— Я дальше был. Лыжню мою задуло…
— Знамо, задуло! Такой буран. Сгинуть мог.
— Ничего не мог. Я бы все равно вышел. Сам.
— Сам-то с усам, а у тебя их нету, — засмеялся кузнец, и был он какой-то не совсем обычный, чересчур веселый, будто хлебнул вина. Должно быть, радовался, что прибежал ко мне первым.
Ласково поглядывая зеленым глазом, он запустил руку под затертый до глянцевитости ватник, вынул толстые шерстяные носки:
— Скидай валенки, показывай ноги. Живо!
— Целы, — говорю, — ноги. Я бы лучше поел.
— Скидай, скидай!
Он сам стянул с меня валенки, сам раскрутил подобувки, потискал жесткими пальцами мои ноги, опять похвалил: «Молодец, порядок в танковых частях!» — и натянул мне теплые, как печурка, носки. Для него, бывалого солдата, сберечь ноги было наипервейшим делом. Он только после этого вспомнил о моей просьбе и начал из пристегнутой на ремне старой полевой сумки вытаскивать измятый кусок хлеба.
Но тут подбежали все. Печник отпихнул кузнеца:
— Не суй ему голый-то хлеб, не суй! Человек эстолько время не ел, а ты ему — сухомятку. Заворот сделаешь. Парню молока надо! На, Ленька, молока. Это от вашей Лизки.
Старик протянул мне большую белую бутылку. От нашей козы столько молока быть не могло, но я ухватил бутылку, стал пить.
И вот, сижу на пеньке, пью молоко, закусываю хлебом, а все стоят вокруг и улыбаются. Тоня улыбается, Фима сияет, Женька мне весело подмигнул, и у всех на лицах такое, будто они не меня, потеряшку, нашли, а каждый получил по дорогому подарку.
«Чему радуются? — думаю я. — Смеются надо мной, что ли? Им ведь неизвестно, как я нахолодался и чего натерпелся…» И тут я опять вспомнил ночной костер, волков, Миньку и всхлипнул.
А печник говорит:
— Не всхлипывай, Ленька. Сегодня всхлипывать не положено.
И как он это сказал, так вижу, все заулыбались еще шире. Я утер слезы варежкой, говорю:
— Да это я просто так.
— Хоть так, хоть не так, а реветь не положено. Сегодня день-то знаешь какой?
— День моего спасения, что ли?
Тоня, Женька, Фима, кузнец, школьники — все захохотали, а Бабашкин даже хлопнул себя ладошками по бокам, радостно выкрикнул:
— Ничего-то он, ребята, не знает! Да и откуда ему знать? В лесу радио нет!
И тут меня, словно вихрем с пенька сорвало. Бутылку я выронил, шагнул к печнику, остановился, оглядел всех и почти шепотом спрашиваю:
— Что… радио? Что сказало… радио? Война кончилась, да? — Потом заорал: — Да говорите же! Да или нет?!
А печник весь так и сиял, даже щетина у него на лице засветилась.
— Нет, не кончилась. Но немцев, Ленька, из-под Москвы поперли. Понимаешь? По-пер-ли! Драпают они, сынок!