Я хлопнул калиткой, промчался по разметенной дорожке, взлетел по крутой лестнице в сени Бабашкиных и сразу распахнул дверь.
Я влетел туда радостный и стремительный, да только тут же и осекся.
Я влетел туда чуть не с песней, со всей открытой душой, да только тут же и скис.
Тоня-то, вижу, совсем и не проспала. Она про меня и думать позабыла. Сидит себе за столом на чистой половине избы, перед нею разложены бумаги, стоит чернильница, а рядышком посиживает Женька. Вот так-то!
Ну, ладно. Посиживают и посиживают — это их дело. Это я еще стерпел бы. Но только я в дом, Женька — хлоп! — закрыл бумаги газетой, а Тоня — руки на газету и смотрит на меня растерянно.
Я даже здороваться не стал. Я им сразу говорю:
— Секретничаете?
— Секретничаем.
— От меня?
— От тебя, — отвечает Женька и нахально улыбается.
— Ну что ж. Мое вам с кисточкой! Продолжайте в том же духе, — говорю я и поворачиваю назад.
Тоня спохватилась, шепчет:
— Давай, Женька, скажем. Он ведь рассердился.
А Женьке хоть бы хны. Ухмыляется, рот шире ворот:
— Пускай. Пускай посердится. Ему не привыкать. Да это и ненадолго.
— Надолго, не надолго — дело не твое. Может, навсегда, — сказал я и так грохнул дверью, что загудел весь дом. И где-то со стены загремел и покатился по полу железный таз.
Тоня выскочила за мной:
— Леня, погоди. Мы же пошутили.
На крыльце она ухватила меня за рукав, а я уже ничего не понимаю. У меня от обиды в голове тьма, и тут произошло то, чего я сам не ожидал: я толкнул Тоню.
Я закричал:
— Пошутили? Ничего себе пошутили! Иди дальше дошучивай! — ну и — толкнул.
Нет, я не ударил Тоню. Я просто вывернул из ее пальцев рукав и отпихнул ее от себя. Но все равно вышло так, словно толкнул. Толкнул если не руками, так своим криком. Я сразу увидел, какими вдруг стали Тонины глаза. Они вдруг стали огромными и несчастными. И тут уж ничего не могло меня остановить. Я в два прыжка долетел до калитки, выскочил на улицу.
— Послушай! — донеслось вслед. — Мы сейчас к тебе приде-ем!
— Нечего слушать, нечего ходить, — огрызнулся я. — Иди сама слушай своего Женюшку. Секретчики несчастные!
Но самым-то несчастным человеком на земле теперь был я. Когда я прибежал домой, Наташка даже испугалась.
— Ты что, — говорит, — такой весь бледный?
— Ничего не бледный. У тебя резинка есть?
— Есть. В пенале.
— Дай!
Я схватил резинку, подбежал к окну, стер с корабля стихи, но после этого мне стало еще хуже. Я посовался из угла в угол, походил по комнате, потом говорю Шурке с Наташкой:
— Идите гуляйте, а я схожу в лес. Обед в печке, обедайте без меня.
— А ты скоро вернешься?