— Убирайся отсюда, — повторил Гарик. — Все, тебе нечего тут делать.
— А где мне есть что делать? — спросил я.
— Заберись в свое подполье и сиди как можно дольше, — велел Гарик. — Не знаю, спасет ли это тебя… Но ничего другого предложить не могу.
— Я могу помочь… — начал было я, но Гарик заорал, и в голосе его были смешаны боль, отчаяние и смертельная тоска:
— Пошел вон! Убирайся! Это были мои люди, и я сам буду здесь сидеть с ними! Я буду это объяснять! Не ты! Мне не нужна ничья помощь!
В этот момент я не видел его глаз. Но я примерно представлял себе их выражение, И хорошо, что я их не видел.
28
Выйдя за территорию склада, я обнаружил, что все еще сжимаю в руке обломок рейки. Причем сжимаю довольно твердо. Что ж, у меня были на то причины.
И я шел с рейкой в руке, пока не выбрался на более-менее освещенные улицы, а потом бросил свое оружие в урну.
Было холодно, и девушка в бикини, улыбавшаяся с плаката туристического агентства, выглядела здесь так же чужеродно, как священник в борделе.
Впрочем, священники бывают разные.
Витрины магазинов казались мне огромными аквариумами, в которых плавали разные диковинные товары с не менее диковинными ценами. На улицах еще попадались прохожие, и одна молодая пара, не слишком богато одетая, застыла у витрины супермаркета, разглядывая выставленную в витрине мягкую мебель. Я прошел мимо и подумал, что скоро разглядывание витрин станет обычной формой досуга, полностью заменив собой походы в музеи и картинные галереи. К этому все шло.
Но я возвращался домой. Хотя нет… Я забыл. В течение неопределенного срока я не смогу возвращаться домой, снимать в прихожей ботинки, садиться в старое продавленное кресло, брать книги с полки, пить кофе из маленьких, словно игрушечных, чашек, подаренных мне Ленкой на день рождения… И Ленку я теперь долго не увижу. Впрочем, это, вероятно, и к лучшему. Меньше боли — и ей, и мне.
У меня этой ночью не было дома, в который стоило торопиться. Был гостиничный номер, но он не был домом. Он был, как выразился Гарик, подпольем. Местом, где пересиживают тяжелые времена. А дома не было. От сознания этого факта мне стало еще холоднее.
На дороге появился автобус, и я ускорил шаг, чтобы успеть добраться до остановки. Я успел и запрыгнул на подножку, слегка толкнув пожилого мужчину, что вошел в автобус передо мной. Мужчина неприязненно покосился на меня, но ничего не сказал. И правильно — ни к чему затевать ссоры в общественном транспорте в двенадцать часов ночи.
Нас было двое в автобусе. То есть были еще водитель и кондуктор, но пассажиров было двое, и я чувствовал себя почти как в салоне личного «Линкольна». Не хватало коньяка в баре и музыки из микродинамиков. Впрочем, у меня все в порядке с воображением. Я мог представить и бар, и музыку, и длинноногую секретаршу рядом…