Он не обернулся. Не мог обернуться. Поехал дальше. Но ехал он иначе. Мир стал иным. Красота дороги ушла, вернее, она была прежней, но не проникала через глаза Королькова. Душа взвыла, как сирена, колотилась в нем руками и ногами – как ребенок, закрытый в темноте комнаты. Корольков с механической роботностью продолжал вести машину, переключая скорости, выжимая сцепление.
Вдруг увидел в зеркальце, что позади него на мотоцикле едет милиционер. У милиционера была мелкая голова, широкое туловище, и он походил на куль с мукой. Корольков не понимал – милиционер едет за ним или сам по себе. Он прибавил скорость. Милиционер тоже прибавил скорость. Он поехал медленно. И милиционер тоже поехал медленно. Это обстоятельство нервировало, а дополнительную нагрузку нервы отказывались принимать.
Корольков остановил машину. Вышел. Милиционер подъехал. Сошел с мотоцикла. Спросил:
– Это ты убил собаку?
– Я, – сказал Корольков.
– Зачем?
– Что «зачем»? – не понял Корольков.
– Зачем убил?
– Нечаянно, – сказал Корольков. – Неужели непонятно?
Милиционер смотрел молча, и по его лицу было видно, что он не верит Королькову.
– Мы не поняли друг друга, – объяснил Корольков, испытывая необходимость в оправдании. – Она думала, что я ее пропускаю, а я думал – она меня пропускает.
– Ты подумал, она подумала… Откуда ты знаешь, что она подумала? Она тебе что, сказала?
– Нет, – смутился Корольков. – Она мне ничего не говорила.
Помолчали.
– Ну? – спросил милиционер.
– Что «ну»?
– Зачем ты ее убил?
На секунду Королькову все показалось нереальным: дорога, собака, милиционер, этот разговор с высоким процентом идиотизма. Реальным было только начинающееся бешенство.
– Что вы хотите? Я не понимаю, – тихо спросил Корольков, слушая в себе бешенство и боясь его.
– Езжай обратно и убери с дороги, – приказал милиционер. – А то как убивать, так вы есть. А как убирать, так вас нет. А транспорт пойдет…
– Хорошо! – перебил Корольков.
Он развернул машину и поехал обратно.
Серая собака лежала на том месте, где он ее оставил. Никаких внешних травм не было заметно. Видимо, она погибла от внутренних смещений. Корольков присел над ней, заглянул в ее глаза цвета золотистого сиропа. Глаза ее не отражали ни страха, ни боли. Она не успела понять, что с ней произошло, и, наверное, продолжала кого-то догонять или от кого-то спасаться, только в другом временном измерении.
Он поднял ее на руки – замурзанную, доверчивую и глупую, прижал к своей рубашке и понес через дорогу. Через канаву. В сухой березовый лес. Там он нашел квадратную выемку, поросшую густой травой, положил собаку на ярко-зеленую июньскую молодую траву. Закрыл сверху сучьями, ветками. Постоял над могилой. Потом пошел к машине, заставляя себя не оборачиваться.