«Что они делают?» – подумала Элизабет. Она ничего не чувствовала, совсем ничего, только рассеянность в голове, будто ее содержимое выплеснулось за пределы черепной коробки и разлетелось в воздухе, рассеялось, перемешалось с ним. И от этого становилось одновременно легко, окрыленно, но и тягостно почему-то тоже. Конечно, люди, склоненные над ней, были ей совершенно незнакомы – чужие, ненужные люди, и непонятно, что они делают, – но разве это имело значение?
– Козел, вот повезло старому козлу, – вновь раздался мужской голос.
– Да уж, совсем не понятно, зачем он тебе. – Женское лицо, возникшее перед глазами, было все перемазано. «Наверное, косметика поползла», – успела догадаться Элизабет перед тем, как закрыть глаза. – Зачем тебе этот старый козел? – повторила женщина. – Знаешь, какие есть ребята, вот хоть Бен, например. А ты со стариком, да еще каким-то плюгавым.
– Мы с ним в теннис играли, – тихо, почти по слогам проговорила Элизабет. А потом добавила: – Он меня учил. Он хорошо играет.
Почему-то ее ответ вызвал волну смеха.
– Девочка, киска, мы тоже играем в теннис, – с трудом проговорила женщина. – Тоже очень неплохо. Одиночные, парные игры, да и вообще, разные. Вот у Бена, например, подача хорошая, – и она захохотала еще пуще.
– Почему только подача? А подрезка? – также сквозь смех проговорил мужчина. – Сейчас увидишь.
Но Элизабет ничего не видела. Перед глазами, на внутренних стенках закрытых век бегали какие-то разноцветные круги: яркие, они постоянно меняли цвет, просто как в калейдоскопе. Хотя нет, в калейдоскопе фигуры угловатые, с резкими, острыми гранями, а здесь они были округлыми, плавными и не рассыпались, а медленно переходили одна в другую, наплывая, подменяя.
– Дай ей еще затянуться. И запить дай, – снова прозвучал мужской голос, казалось, он все еще отряхивался от смеха. – Чтобы ей не больно было. У нее там все так узко.
– Да не будет ей больно, смотри, какая она мокрая. И не надо ей больше, чтоб чего не случилось, она уже и так не в себе.
– Все равно дай, – проговорил мужчина, и густое, едкое варево снова заполнило рот, легкие, а потом и все остальное тело, закручивая покрывало все туже и туже, забивая редкие щели ватой, не пропуская ничего внутрь, даже воздух, но и не выпуская наружу. Голоса за пределами тут же поплыли, размазались и стали плоскими, как широкий лист из тетрадки; они пытались просочиться через вату, пытались вползти, но пробивались лишь отдельные строчки.
– Сейчас… так… удобнее… бэби… постарайся, – пробивались отдельные бессмысленные отрывки, а вот женский голос пропал, хоть и бился где-то снаружи.