Сразу стало очень зябко: легкая, едва держащаяся на плечах ткань не защищала, сквозняк бил по ногам, залетал под рубашку, пронизывал тело. А еще захотелось есть. Это было даже не желание, а настоящий голод – резкий, требовательный, который невозможно унять, успокоить.
«Как они меня кормили? Не могла же я все время жить без еды», – снова подумала Дина.
Она начала спускаться по лестнице вниз, она слышала долетающие оттуда, снизу, острые вкусовые запахи. Значит, внизу была еда.
Спускаться было легко, главное – надежно держаться за перила, чтобы не упасть, не наделать шуму, если оступятся ноги. Это было единственное, что Дина отчетливо поняла, – никто не должен знать, что она спускается. А то они поймают ее, опять привяжут к кровати, опять будут делать то, что уже делали. Зачем там стояла капельница, рядом с кроватью? Дина остановилась, – прямо над ней светила одинокая лампа, освещала лестничный пролет, – инстинктивно разогнула правую руку, пригляделась: весь сгиб руки покрывали маленькие синеватые точки.
От ужаса она чуть не упала, снова ухватилась за перила. Вот почему она ничего не помнит. Вообще ничего.
Она постояла, собралась с силами, стало понятно, что делать дальше. Надо незаметно проскользнуть вниз, разыскать еду, – без еды она потеряет сознание, – а потом найти Рассела. Он сможет помочь ей, только он. План был хороший, правильный, оставалось только его выполнить.
Два пролета Дина преодолела без труда, ноги окрепли, последние несколько ступенек она вообще не опиралась на перила. Дальше, наверное, будет труднее. Снизу раздавались голоса, там находились люди, – может быть, те, которые издевались над ней. А значит, она должна стать бесшумной тенью, бестелесным духом – она не издаст ни шороха, ни скрипа.
На самых носочках, благо она была босиком, едва касаясь пальчиками темноватых, давно не лакированных паркетных досок, Дина скользила по ступенькам. Голоса усиливались, перекрывались взрывами смеха, по общему гулу казалось, что там, на нижнем этаже, бессчетное множество людей; запахи пищи смешивались со многими другими запахами – сигарет, сигар, духов, – они щекотали ноздри, кружили голову.
Людей действительно оказалось много: они стояли, сидели, разговаривали, потягивали что-то из длинных или, наоборот, коротких бокалов, курили; ими было заполнено не только большое фойе рядом с лестницей, но и комнаты – гостиная, столовая. Женщины в длинных вечерних платьях, многие с оголенными руками, плечами. Мужчины в темных строгих костюмах.
Дина пригляделась – она никого не знала, остаться незамеченной было невозможно, надо хотя бы остаться неузнанной. Она сошла вниз, опустила голову, стала огибать группки людей; главное – не привлекать внимания. Но разве она могла не привлечь внимания? Она выглядела чужеродной среди нарядных, праздничных, красивых людей – босиком, в короткой, больничного покроя ночнушке, едва держащейся на ее узких, худеньких плечиках, с осунувшимся лицом, с нестойкой, шальной походкой, она казалась либо блаженной, либо накурившейся, нанюхавшейся, наколотой.