Алкина рука оказывается у Вани на животе и начинает медленно сползать вниз.
— Слушай, я никогда не трахалась в больнице, — шепчет девчонка, — и с безруким. Как думаешь, никто не зайдет?
Черные Алкины ногти на белой простыне — как расползающиеся божьи коровки…
— Давай, а? — Она дышит горячо и влажно. — Во, блин! Они тебе во вторую руку капельницу воткнули! Ты, типа, вообще без рук! А ты меня хочешь?
Пока Ваня соображает, что ответить, ответ обнаруживается сам. Верный «ванька-встанька», почуяв знакомые касания, восстает в одно мгновение. Гордо и мощно.
— Ох, ты! — выдыхает восхищение Алка. — Щас кончу! Он у тебя, по-моему, еще больше стал.
Прямо сквозь простыню Алка хватает Ванин член и начинает ритмично и умело сжимать. Второй рукой подружка елозит у себя между ног.
Волны желания, острого, горячего, конвульсиями проходят по Ваниному телу, подкидывая его на кровати.
— Во, блин, а этот чурка беспонтовый сказал, что тебе плохо! — Алка не прекращает движений, глаза ее затуманены, рот полуоткрыт, на носу — капельки пота. — Да ты сейчас бы меня вусмерть затрахал, да Вань? Ты же у нас теперь герой! А говорят, в тюрьме для свиданий отдельную комнату дают, чтоб сексануться… Прикинь, в тюрьме, на нарах… Круто! Девки от зависти двинутся!
Ване все равно! Тюрьма не тюрьма, больница не больница… Когда рядом Алка, когда все вот так кружится, когда охота рычать, потому что кайф…
— Еще! Давай! — просит Ваня.
Жарко. В голове светло-светло и нарастает шум, и нет больше сил терпеть этот восторг, эту радость и этот полет!
Ваня вскидывается, чтоб обнять подружку и в последний, самый сладкий миг впиться в ее губы.
Вспухающий красный шар в голове. Взрыв.
Какой-то металлический звон… Чей-то крик. Или стон. Его? Алкин?
Хлопок двери, топот ног…
Издалека, снова сверху, сквозь белесый туман, Ваня смотрит вниз.
Внизу на кровати безжизненное тело, белое, белее простыни, лицо. От глаз по крыльям носа быстро растекается синева. Яркие красные пятна на забинтованной руке. Рука странно короткая, словно не доросла до положенного размера. Рядом с кроватью на полу циркулем раскорячилась металлическая штанга капельницы. Алка, вжавшаяся в стену, испуганная, маленькая. Кулачки прижаты к щекам, глаза — два черных пустых провала.
— Он умер?
— Уходите, девушка, — бросает через плечо медсестра.
— В реанимацию! — приказывает доктор-абхаз. — Быстро!
* * *
Гости в особняк никогда не попадали через парадное затрапезное крылечко. Гостям полагался совершенно другой путь. Сначала они входили в сверкающий мрамором и светильниками вестибюль банка, что располагался на ухоженной аристократической улочке. От двери, не доходя до милицейского поста, сворачивали направо и попадали в светлый длинный коридор. По этому коридору их вели, забавляя приятной беседой, несколько раз приходилось сворачивать то вправо, то влево, повинуясь изгибам переходов, а потом — еще одна дверь, ровно такая же, как и все остальные, и еще один коридорчик, поменьше и потемнее. Окон по пути не попадалось вовсе, да и откуда? Окна случаются в кабинетах, это всякому ясно. Пара ступенек вниз, столько же вверх, и наконец сопровождающий говорит: пришли.