* * *
Миша Мухин, он же Сэм, валяется дома на диване с книгой. В соседней комнате вполголоса препираются мать Миши и ее отец, древний благообразный старец.
— Папаша, послезавтра Константин из поездки вернется. Скажите вы своим богаделкам, чтобы не ходили пока.
— Неча ими брезговать! Сестры они мне по древлепрославленной нашей вере.
— Вам — сестры, а Косте — хуже горькой редьки.
— Срамишь седины мои, Аксинья. Чужие люди идут за духовным наставлением, а родная дочь лба не перекрестит. Гореть тебе дура, в геенне огненной.
— Да отстаньте, папаша, молюсь, молюсь я.
— Когда тебе молиться, ты телевизор смотришь.
— А то вы не смотрите!
Чего дед не желает слышать, то он попросту пропускает мимо ушей.
Мухина переобувается в передней.
— В магазин? — осведомляется дед.
— Хлеба к обеду.
— А что на обед?
— Щи вчерашние да яичницу зажарю.
— Знаешь ведь, что нынче постный день! — Нет чтобы отцу грибочков подать, рыбки. Котлеты да яичницы — словно назло во искушение вводишь!
— Грибочки, папаша, на базаре кусаются. И рыбка в цене: вы ведь не селедку просите, а что поблагородней.
— Константину небось припасла уже и красненького и беленького. Как приедет, пир горой. А отцу жалеешь!
— Мне ваши посты влетают дороже пиров! — Она направляется к двери.
— Стой! Куда простоволосая? — и таким грозным тоном, что Мухина без звука повязывается косынкой.
Дед переключается на Мишу.
— Все читаешь?
— Что поделать, грамотный.
— А чего читаешь?
— Исторический роман.
— Из какой же истории?
— Времен царя Алексея Михайловича.
— Тьфу! С него вся скверна пошла.
— Никона разжаловал, что ли?
— Не разжаловал, а низложил на собрании всех патриархов. Законно низложил.
— Тогда какие к Алексею Михайловичу претензии?
— Исконное наше двоеперстие, истинное, кто запретил? Никон. До Никона все двумя перстами крестились. А если Никона потом вон, да в простые монахи, можно сказать, как врага народа, то почему троеперстие его сохранили? Как об этом в романе объясняется?
— Никак.
— Дурак твой историк.
— Дед, ругаться грех, — уличает Миша.
— С вами кругом грех.
За окном слышен условный свист. Перед домом дожидается вся компания. Выбегает Миша. Обычные приветствия, и дальше разговор на ходу.
— Чего застрял?
— Дед все ведет среди меня религиозную пропаганду.
— И как ты?
— Ничего, мне на пользу: заставляет извилиной шевелить. Слушайте, какую недавно мыслишку подпустил. Насчет происхождения людей. Если, говорит, человек — венец творения, по образу и подобию, то с него и спрос великий. Происхождение, так сказать, обязывает. Поэтому, говорит, вы нечестивцы, и решили быть лучше от обезьян. С обезьяньих потомков что возьмешь? Никакой ответственности. Если говорит, считать, что ваши прабабки нагишом по деревьям скакали, тогда, говорит, конечно, кругом сплошной прогресс. Хоть бомбы друг в друга кидайте, хоть пьяные под забором дрыхните — все равно можете гордиться и возноситься, потому что обезьянам до вас далеко. Даже последний, говорит, болван все ж таки на двух ногах ходит и даже в штанах.