— Садитесь сюда. Бояться меня не надо.
— Я не боюсь, но я очень волнуюсь! — Она присаживается на край дивана, Знаменский — спиной к столу, так что беседа ведется как бы в неофициальной обстановке.
— Я пришла вам рассказать, что сегодня случилось. Это очень важно!
— Слушаю.
Пал Палыч не может не сочувствовать женщине, похоронившей мужа. Но пока он отнюдь не убежден в ее искренности и чистоте побуждений, и в голосе его сдержанность.
— Сказали, что нужно взять Толины вещи. Сестра пошла и принесла… совершенно чужие вещи, Пал Палыч! Какой-то плащ, шляпу, ботинки. Говорят, все это было в машине, но это не его!
Знаменский, знающий, что хранилось в зеркальном шкафу, не воспринимает новость как сенсацию.
— Вы мне не верите? — поражается Артамонова. — Я говорю правду!
— Вполне возможно, Галина Степановна. Вы бывали в гараже?
— Зачем? — Артамоновой кажется, что ее просто отвлекают от темы. — Как вы равнодушно приняли… Я думала поразить вас, и вы сделаете вывод, что…
— Что в машине ехал кто-то еще? И бумажник и деньги этого кого-то?
— Да-да!
— А чемодан вы видели? — Пал Палыч достает чемодан, где лежали деньги.
— Нет.
Знаменский убирает чемодан.
— Он тоже был в машине.
— О… все чужое!.. Куда же делся тот человек? Вы знаете?
— Предусмотрительно покинул машину до аварии. И оставил на память ботинки и чемодан денег.
Артамонова беспомощно смотрит на Пал Палыча.
— Это непохоже на правду, да?
— Не очень. Проще поверить, что ваш муж все нашел.
Знаменский приглядывается к ней испытующе: проверяет реакцию на россказни сестры.
— Нет… — горько отказывается женщина. — Это Аля мне в утешение… извините ее.
Звонит телефон.
— Простите, вы заняты, — говорит Артамонова, вставая. — Я отнимаю время.
— Мое время целиком посвящено делу вашего мужа.
— Боже мой, если б я могла помочь! — со стоном восклицает Артамонова. — Я бы все на свете отдала, чтобы смыть позорное подозрение! Я живу в стыде и кошмаре…
Она снова опускается на диван и закрывает лицо. Сегодня в ней нет той чопорности и манеры поминутно оскорбляться, как при первой беседе в конторе. Но какая-то если не театральность, то чрезмерность в выражении чувств продолжает отталкивать Пал Палыча.
— Слезами не поможешь, Галина Степановна, — дежурно говорит он, выдержав короткую паузу.
Артамонова отнимает руки от лица и сжимает виски.
— О, я не плачу. Плакать легко! Разве я могу себе позволить… Если б он просто погиб — это можно понять… хотя Толя в совершенстве владел машиной… но смерть не разбирает… Проклятые, проклятые деньги! Любая смерть лучше, чем бесчестье!
— Галина Степановна, услыхав про деньги, вы сразу сказали «чужие». О ком вы подумали?