Может, вчерашняя злость на ханыгу Баштара и вспышка гнева пробудили в нем паранормальный дар? Некий талант к телепортации, о коем он не ведал, как говорят, ни сном ни духом? Но если так, то почему он очутился здесь, на нильских берегах, а не в своей квартире в Петербурге? Или хотя бы в дельте Невы в тысячном году до новой эры... Семен представил, что сейчас творится в северных родимых палестинах, и невольно вздрогнул. Непроходимые леса, болота, комары, медведи, охотники в звериных шкурах... Возможно, каннибалы, и уж наверняка дикари, не знающие, как приготовить лепешку и вытесать из камня обелиск...
Впрочем, это не относилось к вопросу его перемещения во времени и пространстве. Этот провал мог случиться либо по внешним причинам, либо по внутренним, либо без всяких причин вообще. Почему бы и нет? Бывало, что люди исчезали таинственно и бесследно, на глазах своих близких... Бывало и еще похлеще; скажем, внезапная метаморфоза, загадочный сдвиг психики: был Иваном Ильичей, токарем с Балтийского завода, а стал Юлием Цезарем или Жанной д'Арк... Так что, возможно, он вовсе не Семен Ратайский, питерский скульптор, а Сенмен, брат Сенмута... Или все же Семен, переселившийся в Сенмутову плоть...
Обдумав эту гипотезу, он отверг ее, поскольку тело являлось своим, родным, привычным и знакомым до последней черточки – ноготь на левом мизинце, обломанный позавчера, смуглая кожа, мозолистые ладони и давний шрам у запястья, след отбойника. Нет, и тело его, и сам он – Семен Ратайский! Значит, внутренние причины? Скажем, телепортация?..
Закрыв глаза, Семен напрягся и пожелал очутиться в своей квартире на Малоохтинском, с видом на Неву, или хотя бы в Озерках, в убогой мастерской, где вырезал поделки из деревяшек и камня. Он даже представил их: нефритовые подсвечники, пепельница из лиственита, пара икон, писанных на липовых досках, гранитный медведь, поднявшийся на дыбы, матрешки с ликами Ельцина и Билла Клинтона, меч викинга, откованный лет пять назад, да так никому и не проданный... Но напрягался он зря, ибо вокруг ровным счетом ничего не изменилось. Может быть, по той причине, что возвращаться в мир, где он ваял могильные плиты и подсвечники, Семену совсем не хотелось.
Сидевший напротив жрец прочистил горло, шевельнул повелительно бровью, и поднос с остатками трапезы был тут же убран. Некоторое время Инени молчал, разглядывая Семена, затем потянулся к его ладони, ощупал мозоли сухими чуткими пальцами, коснулся выпуклого бицепса и что-то с одобрением пробормотал под нос. Внезапно вскинув голову, он вымолвил фразу на резком гортанном наречии, затем другую, третью, звучавшие иначе; кажется, спрашивал одно и то же на разных языках, не забывая следить за реакцией Семена. Но сказанное оставалось непонятным, и тот лишь пожал плечами в знак недоумения.