Тут снова громыхнуло, народ аж прослезился. Вон там где-то на отшибе стоит дедушка в форме с орденами без зонта мокнет. На груди аж три ордена, только не видно какие, но, судя по тому, как он держится, не хилые ордена. И вот стоит он, мокнет под несильным, но непрекращающимся дождём: прозрачные капли воды с гулким шлепкой падают на протёртую годами лысину, оставляя на ней мокрый след, и скатываясь по неровностям черепа на жиденькие седые волосы по краям. Он смотрит на салют, на тот отголосок прошлого, коим сам является, смотрит немигающим взглядом, встав из последних сил прямо, и высоко подняв голову. Молчит, лишь ноздри яростно вздуваются, засасывая мокрый воздух подобно насосам в это когда-то молодое, а ныне почти полностью увядшее тело. Толпа беснуется вокруг него, окружая со всех сторон, но он стоит один, как и в тот раз, он стоит один.
Останавливаются машины на обочинах, заслоняя крайний правый ряд магистрали, мигают фарами и усиленно бибикают при каждом новом взрыве салюта. Какой-то оптимист достал из багажника небольшой серый чемоданчик, что-то ковырнул, и оттуда вылетела красивая светящаяся красным светом ракета. Она улетела ввысь, два раза перекувырнулась в полёте и взорвалась огнём сотен свечей.
Вскоре, однако, салют закончился, а дождь усилился. Народ, как стадо свиней на водопое, повалил по домам. Вон бежит карлик в пиджаке, прикрывшись разворотом газеты с голым мужиком на обложке. Сразу позади него быстрой походкой идёт паренёк в плаще и тащит за руку довольно тучную девку в нелепом зелёно-голубом свитере. Так и хочется спросить, почему ж Володька сбрил усы. Вот первопроходцы проложили путь, а потом за ними двинулась основная масса толпы, заблокировав сразу две полосы своим движением. Но машины их молча объезжают, яростно вращая фарами на лбах.
Сонным глазом я смотрю на них. Жалкое подобие человека — большинство из них даже не знают что это за праздник, это видно по глазам, по выхлопам. Они пытаются петь, но это плохо получается, больше похоже на крик больной на хвост кошки в полнолуние. Медленно отхожу от окна и направляюсь в комнату. Спать, спать и спать. Напоследок слышу невнятные крики, визг тормозов по мокрому асфальту и звук удара.
— Я устал, я ухожу.
Сколько раз я прокручиваю в голове эту фразу одного моего друга, кою он сказал несколько лет назад. Иногда начинаешь думать: а был ли у него выбор, а был ли другой путь, а был ли какой-нибудь выбор у нас? Иногда ведь так и хочется сказать, что мне всё надоело, что всё плохо, что хотелось как лучше, а получилось, как получилось. И рядом лежит прочная и длинная верёвка с мылом, неизвестно кем подложенная. Иногда привычный здравый рассудок уступает место какому-то чувству, отчаянию, которое при любой удобной возможности готово разорвать тебя на части, отправив к праотцам.