— Лады, — кивнул Кешка. И потом — уже отойдя, вполоборота:
— Сколько брать бутылок?
— Бери побольше.
— Учти: там ломят втридорога…
— Плевать, — крикнул я, — не торгуйся!
Затем я поспешил к огню. Федя метался там, расшвыривал хворост и матерился яростно… Я присоединился к нему. Но тактика у меня была иная. Потянув за рукав Костю, я сказал — ухмыляясь и подмигивая:
— Послушай, тебе не надоело? Пойдем-ка лучше — рванем еще. Хочешь?
— А есть? — сразу насторожился тот. — Мы же все, вроде, вылакали…
— Есть, — сказал я, — Кешка расстарался — достал где-то.
— Ага. Ну, тогда — потопали!
— Но сначала потушим огонь.
— А как же — Ефим? — Воспаленное лицо его помрачнело и вытянулось. — Только начали было выкуривать…
— Да куда он от нас денется? Его и без огня добить можно. Зачем вы вообще устроили этот фейерверк? Непонятно… Дела надо делать тихо!
— Погорячились, это верно.
Огонь был вскоре потушен, и бригада — в полном составе — вернулась в общежитие. Там уже все было готово. Кешка и впрямь расстарался: притащил целую дюжину бутылок и даже закусочку кое-какую сообразил. И пьянка вспыхнула с новой силой. И мы опять толковали о празднике и поднимали, галдя, веселые тосты за "общий национальный траур"…
* * *
Весь следующий день (он тоже был выходной!) бригада отсыпалась, отлеживалась — после безумной этой ночи. О расправе над хакасами никто уже больше не помышлял; волна хмельного озорства опала, схлынула. Ну, а затем все вернулось в прежнее русло. Начались привычные будни… Я, однако, имел бюллетень и на работу не выходил; валялся в бараке, на жестком своем топчане, и с любопытством просматривал газеты. (Они снова у нас появились!) Новости, принесенные ими, были любопытны. Великий Вождь все-таки умер, и власть теперь переходила в руки Лаврентия Берии — министра внутренних дел и самого страшного (после Сталина) человека в стране. Вроде бы радоваться тут было нечему. Но все же — со смертью владыки — что-то начало неуловимо меняться, что-то сдвинулось и поослабло… Быть может, Берия держался непрочно? Может, там, в глубине, шла глухая скрытая борьба? Как бы то ни было, в газетных воплях и трескотне постоянно ощущалась некая растерянность и отовсюду — из-под строк тянуло паническим душком.
О хакасах я — в связи со всем этим — начисто забыл. Конфликт наш кончился… Но это лично мне так казалось! Сами-то они, как выяснилось, помнили все, и смотрели на вещи иначе.
И вот, спустя три дня после знаменитого "Праздника Щепок", ко мне внезапно зашел инженер Потанин.
Выпускник Красноярского лесотехнического института, он прибыл в леспромхоз одновременно со мной и быстро сделал здесь карьеру. Начинал десятником, а теперь его уже прочили в заместители директора… Вообще парень это был способный, знающий дело, весьма образованный. Любящий, кстати сказать, литературу и, особенно, стихи. И вот это-то нас и сблизило! Друзьями мы не стали, но отношения у нас сложились добрые. И теперь я подумал, что он просто пришел проведать меня и — как обычно — потолковать о поэзии символистов.