Центурион снова почесал затылок, что-то бормоча себе под нос. Я перепугался не на шутку. И надо же было наткнуться именно на бывших сослуживцев отца! Как будто во всем городе только один вербовщик! Сейчас как отправят восвояси… И что тогда делать? Денег нет, жилья тоже…
Я уже приготовился умолять этих убеленных сединами ветеранов, чтобы не гнали меня. Но опасения были напрасны.
Центурион откашлялся.
— Слушай, Квинт, а нам-то что с того? Командир вон слова не сказал. Парень здоровый, выдюжит. Да и деваться ему все равно, наверное, некуда… Так ведь, приятель?
Я кивнул.
— Неужто мы с тобой для сынка Гнея доброго дела не сделаем? — продолжил центурион.
— Да мне-то что, — пожал плечами писарь. — Ты старший, ты и командуй. Мое дело вон перья точить. Только уж не знаю, такое ли это добро — солдатскую лямку тянуть…
И он демонстративно принялся править перо.
— Ладно, — сурово взглянул на меня центурион. — Ступай, рекрут. Вон туда, где остальные ждут.
— А я… Только мне нужно в армию Тиберия, на войну! — выпалил я.
И тут же пожалел об этом. Палка, которую держал в руке центурион, со свистом рассекла воздух и обожгла спину.
— Ты пойдешь служить туда, куда прикажут, парень! О своих «нужно» и «хочу» можешь забыть. За тебя теперь начальство хотеть будет. И не смей первым заговаривать с командирами. Понял? Раскрыть рот можешь, только если тебя спросят. Все, пшел!
Так началась моя новая жизнь. Не скажу, что это начало мне понравилось.
А потом была дорога во временный лагерь, где сформированные когорты рекрутов осваивали азы военного дела. Длинная колонна испуганных и измотанных новобранцев, подгоняемых палками, пинками и бранью, — чем-то мы, наверное, были похожи на стадо овец. В качестве пастуха — военный трибун, в качестве пастушьих собак — центурионы, сержанты и старые опытные солдаты, которым предстояло в лагере стать нашими инструкторами. Таким я и запомнил мой первый марш — пыль столбом; окрики; пот, заливающий глаза; глухие звуки ударов, когда какой-нибудь новобранец начинает отставать; солдаты охраны, громко рассказывающие, в какое дерьмо мы влипли; и, конечно, рекруты, проклинающие свою судьбу. В общем, назвать это путешествие приятным было нельзя. Все мы по наивности с нетерпением ждали его окончания, не представляя, что нас ждет в самом лагере.
Прибыли мы туда уже на закате. Нас, еле стоящих на ногах от усталости, выстроили на плацу, и мы битый час простояли, пока всех не разбили по когортам, манипулам, центуриям и палаткам. Только когда последний рекрут был приписан к своему контуберниуму,