— Господи, — пробормотал я с перехваченным горлом. — Наступит, значит, конец?
— Не думаю. Мир, скорее всего, не погибнет, но сильно изменится.
— Вы так спокойно об этом говорите…
— Эмоции тут все равно не помогут.
— Но вы уверены, что не ошиблись?
— Через двадцать семь лет сможете сами во всем убедиться… Время у вас есть!
Я закурил. Пальцы у меня подрагивали. Теперь я уже больше не топорщился, не пытался иронизировать. И Осип тоже казался растерянным, каким-то придавленным. На нас обоих словно бы легла непомерная тяжесть…
— Вы говорили о переменах, — заговорил я после минутного молчания. — Каковы же они, по-вашему, будут?
— Трудно что-нибудь сказать, — задумчиво ответил Звездочет. — Но не забывайте о силах зла! Они и так уже переполняют мир. И когда придет Час Быка, они могут вырваться на волю и станут царить безраздельно. А это будет, пожалуй, пострашнее всяких вулканов.
— Странно, — сказал я, — до сих пор я ничего об этом не читал и не слышал…
— Еще услышите, — пообещал Звездочет. — Ваши астрономы тоже не такие уж плохие.
— Ах так, — усмехнулся я, — что ж, это утешает! Ну, а сейчас…
— А сейчас, — сказал Звездочет, вставая, — остается только одно: молиться!
Что-то быстро шепча, он стал перебирать четки. Дамдин молча воздел руки над головой. Гринберг потупился. А я произнес заунывным голосом: „Ом-ма-ни-пад-мэ-хум!"
Мы покинули монастырь потрясенные, растерянные. И всю эту ночь, покуда ловили попутную машину и покуда ехали в Улан-Батор, думали только об одном…
— Неужели же правда, нас ждет беда, может быть, гибель? — спросил я, поеживаясь. — Как-то трудно в это поверить… Не хочется верить… А что если Звездочет ошибается? Ведь мог же он как-то спутаться…
— Ох вряд ли, — угрюмо ответил мой приятель. — Тибетская астрономия, учти, одна из самых древних… Там накоплен огромный опыт! И вообще ты только представь себе Каракорум; самые высокие горы, самая чистая атмосфера. И тысячелетний покой…
— Н-да, надежды, значит, нету.
— А может, все-таки есть хоть какая-то, а? Звездочет же, помнится, сказал, что мир не погибнет, а лишь изменится.
— Да, но изменится-то он отнюдь не к лучшему! — возразил я. — Вспомни его же слова о „последней черте", о „силах зла", которые будут пострашнее всяких вулканов…
Осип медленно достал папиросу. Чиркнул спичкой, прикуривая. Затем посмотрел мельком на часы. И вдруг проговорил странным голосом:
— Ровно два часа.
— Час Быка, — отозвался я. — Время, когда пробуждаются демоны смерти… А, кстати, ты знаешь, что большинство людей в обычных условиях умирает в такое именно время. Глубокой ночью, под утро.