— И какая у этого брата кличка?
— Ландыш. Нежная кличка! Это у него фамилия такая: Ландышев.
— А вообще Клавкина семья, — спросил я, — она здешняя, коренная?
— Приезжая… Грач мне говорил, откуда они, только я позабыл.
— В сельсовете, стало быть, могут и не знать ничего о Клавке, — пробормотал я. — Ну, а Каин? Он-то знал?
— А какая в конце концов разница? Дело же вовсе не в Клавке! О ней почти и не было разговора… Каин ведь как повернул? Раз ходил в сельсовет — значит, мог столковаться с властями. Значит, ссученный… А все эти слова о любви для Каина — „зола".
— Он, что же, баб не признает, не интересуется ими?
— Он только собой интересуется! А бабами, конечно, пользуется, — почему бы и нет? Но вообще-то ему на все плевать. Или, как он сам говорит — блевать!
— Так кто же все-таки выдал вас? — спросил я погодя. — Может, и правда, Грач?
— Нет, не похоже, — сказал Алексей. — Ведь и в тот раз, когда он ночью ушел с малины, он тоже был у нее…
— Н-да, — процедил я, — новая загадка!
— Эх, если бы узнать, кто, — хрипло, тяжело вздохнул Алексей, — если б точно установить. Я бы с ним тогда расквитался. За все! И за Грача, и за себя!..
Он еще хотел что-то сказать, но в этот момент воротилась Макаровна, и наш разговор пресекся, его уже нельзя было при ней продолжать.
* * *
Среди ночи я проснулся внезапно; меня разбудило чье-то прикосновение… „Алексей! — раздраженно подумал я. — Какие-нибудь новые фокусы!" Но нет — это оказалась Макаровна. Она стояла, закутанная в платок, морщины ее тряслись, по ним ползли слезы.
— Что еще случилось? — зажигая лампу, спросил я. — Опять беда?
— Наоборот, радость, — прошептала она. — Ты знаешь, Алеша-то спит! Впервые за все время уснул спокойно. Лежит себе, ровно дышит, губами шлепает, как маленький… А ведь это ты его вылечил!
— Ну, чего там, мамаша, — отмахнулся я, — это все пустяки… Главное, что он успокоился… Я тоже рад. И очень.
— Ты, ты, — продолжала она, — это ты помог. Вот ведь как я удачно сделала, что приняла тебя!
— А кстати, почему ты сразу, с самого начала, не предупредила меня обо всем?
— Ох, что ты! — она махнула на меня сухонькой лапкой. — Нельзя было… ведь если бы ты узнал, ты бы не стал здесь жить. А мне как раз нужен был человек в доме. Так мне врач посоветовал… Я схитрила маленько, и видишь, как все хорошо получилось! И спасибо тебе, милый. И дай тебе Бог всякого счастья.
И она, кряхтя, поклонилась — древним, низким, земным поклоном.
Потом подняла ко мне морщинистое темное личико:
— Теперь живи здесь, сколько хочешь, и о деньгах не заботься; я с тебя ни единой копейки не возьму. Эта половина избы — верно — твоя!