Вошел молодой кондуктор в белом кителе.
– Господа, кто с Мандрыковки садился, билеты позвольте!.. Билет твой! – вдруг быстро обратился он к хромому мужику.
– Нету билета.
Кондуктор молча развел руками.
– Ну, вот, что ты с ними будешь делать?.. Господа! Да ведь невозможно! – усталым, усовещивающим голосом заговорил он. – Ведь мы подначальные люди, мы не можем даром народ возить! С нас за это взыскивают… Как остановка будет, пожалуйста, слезай! Честью тебя прошу!
Для поездной прислуги стояло тяжелое время. Из России нахлынули в степь бесчисленные массы косарей. Между тем солнце выжгло траву, сенокос на всем протяжении степи не состоялся. Отощавшие и обносившиеся, косари скитались по выжженной степи, плелись по бесконечным тропинкам вдоль полотна дороги. Одни возвращались назад, другие шли дальше, на Черноморье и Кубань. Они потеряли всякий страх: стоило кондукторам зазеваться – и в поезде немедленно оказывалось несколько десятков безбилетных "зайцев". Практика давно уже выработала такой образ действий: кондукторы зорко следят на станциях за приближающимся косарем и энергично отражают его попытки проникнуть в поезд; но раз он уж очутился в вагоне, на него машут рукою и, без всяких тасканий к начальству, просто высаживают на следующей станции: все равно, взятки с него гладки.
Поезд дал свисток и начал замедлять ход. Хромой косарь поспешно встал, захватил свой зипун и перешел в соседний вагон; там он сел на лавочку за дверью. Поезд остановился.
Через вагон прошел кондуктор и увидел косаря.
– Ты не сошел? – изумился кондуктор.
Косарь поднялся.
– Да куда же я пойду? У меня ноги больные! – ожесточенно воскликнул он, глядя на кондуктора, как затравленный волк.
– Ах-х ты, господи!.. – Кондуктор замолчал и оглядывал его с ног до головы. – Я тебе говорил, как человеку, а теперь что же? Я должен бить тебя по шее!
– Смилуйтесь, господин кондуктор!
– Ступай ты, ради бога! Пойми, мы не можем даром возить народ… Ведь вот человек!
Он взял косаря за рукав, вывел на площадку и заставил слезть.
Залихватски закатился кондукторский свисток, ему в ответ рявкнул паровоз, далеко впереди пискнул рожок стрелочника, поезд дрогнул и двинулся.
На станции стихло.
Косарь напился из кадушки теплой воды и пошел в степь: около линии нечего было рассчитывать ни на работу, ни на милостыню. Дорога вилась вдаль слабыми, ленивыми извивами. Кругом до самого горизонта тянулась степь и степь – ровная, неподвижная, залитая горячим солнцем. Трава была мелкая и редкая, повсюду серели большие плешины голой, выжженной солнцем земли. Ветер слабо дул с запада, шелестя травой; с ветром несся издалека тонкий, нежный запах свежего сена, но запах шел не от рядов и копен, а от травы, на корню сохшей под жгучим солнцем.