— Если казанский порох, то ровно малую марку[48]. Тютелька в тютельку.
— Попробуй полторы положить.
— Закувыркает! — вскинулся он.
— А вот хрен в зубы! Стабилизатор не даст! Главное, на поддончик её аккуратненько так… Полетит раза в полтора быстрее — и по настильной траектории. Вот так.
Я быстро нарисовал на листе вычисленную траекторию полёта пули. Затем нарисовал четыре расходящихся пунктира в стороны, изображающие доли оболочки, отвалившиеся от пули после вылета из дула.
— Погодь, погодь… — остановил меня гном. — Это что получается… Значит, ты хочешь, чтобы твой сердечник бил далеко, как винтовка, а заодно любой доспех прошибал, недаром ведь ты стальной просишь. Так?
— Верно, — кивнул я.
— А если близко залупить, то кроме сердечника ты всаживаешь ещё четыре кривые картечины, эдак по три малой марки каждая весом, так?
— Верно, — подтвердил я. — Кусочки эти начинают понемногу в сторону отходить, и если метров с десяти в кого-то закатать, то как картечью выйдет. В середине одна бронебойная — и по краям четыре мягкие. В общем, если я всё правильно посчитал, то получим такой патрон, которым из ружья можно стрелять точнее, чем из винтовки на расстоянии, а если близко, то ружьё ружьём и останется — все кишки размотает.
Дарри молчал минут десять, перекладывал листы, сопел, даже достал из стола штоф водки, налил, не глядя, две серебряные рюмки, мы выпили. Затем он сказал, постучав широченной короткопалой ладонью по чертежам:
— Может сработать. Варит у тебя в стрелковом деле котел, Сашка. Завтра сам займусь, а патроны с разной навеской снаряжу. Послезавтра испытаем. Если всё выйдет как надо — озолотимся. А с чего это ты вдруг придумал?
Ну, Дарри ещё озолачиваться — так вообще в деньгах утонуть. А мне не помешает. Ответил же так:
— Да с того, что мне приходится из хорошего ружья обрез делать, чтобы его вместе с карабином носить. Карабин для дали, обрез для близи. Надоело. А так получится, что одно ружьё для любой охоты.
— Я так и думал. Займёмся с тобой завтра.
— О процентах с кем договариваться?
— Если сработает, то с Варой. Ей практика полезна.
— Понял, договоримся, — легко согласился я.
ГЛАВА 11,
в которой герой опять идёт в баню, но не размышляет, а слушает речь о справедливости мироустройства
Гномья баня — это вроде как турецкий хамам, который пришлые и в новом свете воскресили, хоть всё больше и аристократы. Мы, простые люди, в русскую ходим. Но в гномьей пару ещё больше, и жарче там, чем в турецкой. Непривычный не высидит. Одной же из основ моей нынешней дружбы с Дарри стало то, что больно уж я баню люблю и жар терплю легко.