Когда сиделка внесла в палату ужин, я осведомился:
— Вы уже задумывались о своих похоронах?
— Успокойтесь, — отвечала она. — Вы вне опасности и выглядите гораздо лучше.
— А я и не беспокоюсь. И знаю, что выживу, — некий голос известил меня об этом.
Я намеренно упомянул про «голос», желая немного спровоцировать ее. Сиделка взглянула на меня с подозрением, подумав, вероятно, что надо бы провести новые исследования и удостовериться, что мозг пациента не пострадал.
— Знаю, что выживу. Проживу еще день, еще год, еще лет тридцать или сорок. Но когда-нибудь, несмотря на все достижения науки, покину этот мир. И меня похоронят. Я думаю об этом уже сейчас и хотел узнать, случалось ли вам задумываться о своих похоронах.
— Нет, никогда. Но больше всего меня страшит мысль о том, что когда-нибудь все кончится.
— Хочешь или не хочешь, соглашаешься или возражаешь, но это — реальность, и от нее не уйти. Вы не против, если мы еще немного поговорим на эту тему?
— Меня ждут больные, — сказала она, поставила ужин на стол и торопливо вышла, почти выбежала из палаты. Нет, она спасалась бегством не от меня, а от моих слов.
Что ж, если сиделка не желает обсуждать со мной сей предмет, придется поразмышлять о нем в одиночестве. Я вспомнил строчки выученного еще в детстве стихотворения:
Когда она придет незваной гостьей,
Быть может, испугаюсь я. А может,
С улыбкою скажу: «Был день хорош,
И, значит, может ночь спуститься:
Ведь поле вспахано, и стол накрыт,
И в доме прибрано, и все на месте».
Да, я бы хотел, чтобы это так и было — все на месте, всему свое место. А какие слова выбьют на моей надгробной плите? И Эстер, и я написали завещания: оба мы предпочли кремацию. Мой прах я попросил развеять по ветру над местечком Себрейро, что на Пути Сантьяго. Эстер свой — над морем. Стало быть, никакой плиты и не будет.
Ну а все же — какие слова могли бы стать моей эпитафией? Пожалуй, вот эти:
«Смерть застала его в живых».
Может прозвучать бессмыслицей, но я знаю очень многих людей, которые перестали жить, хоть и продолжали работать, обедать и вращаться в обществе. Но все это они делали машинально, не постигая, что каждый новый день несет с собой магию; не чувствуя, что иногда следует остановиться и задуматься о чуде жизни; не понимая, что уже через мгновенье ты можешь исчезнуть с лица земли.
Да, бесполезно было объяснять все это сиделке — и прежде всего потому, что забрать посуду пришла не она, а другая, которая (вероятно, по распоряжению врачей) сразу взяла со мной очень жесткий тон. Она спросила, помню ли я, как меня зовут, какой нынче год, как фамилия президента США, да и все прочие ее вопросы были из разряда тех, которые задают людям в том случае, когда хотят удостовериться, что они не слабоумные.