— Гордон… простите, — сказал я, выронив пистолет на пол.
Он с благодарностью посмотрел мне прямо в глаза, что-то беззвучно произнес. Кровь появилась на его губах и, пузырясь, потекла по подбородку, голова безвольно упала на бок. Он был мертв.
Я обвел взглядом разгромленный кабинет. Пол был усыпан осколками стекла и керамическими черепками, в воздухе стоял запах пороха. Из пулевого отверстия на груди Крейса продолжала сочиться кровь, образуя под ним лужу.
Я попытался встать, но боль в ноге парализовала меня. Ухватившись за угол шкафчика, я поднялся. Из раны на ноге, похожей на безобразный вишнево-красный ротик, струилась кровь и смешивалась с лужей крови Крейса на полу. Я уже чувствовал слабость и тошноту, меня била дрожь, каждое движение, даже самое незначительное, казалось, порождало скрытое противодействие — вибрационное эхо, от которого я сотрясался всем телом. Ковыляя, я покинул кабинет Крейса и через его спальню медленно добрался до ванной, оставляя за собой кровавый след. Руками, покрытыми порезами и царапинами, я поднял правую ногу, поставил ее в ванну и включил холодную воду. Жгучая боль разлилась по всему телу, едва вода коснулась раны. Чтобы не закричать, я вцепился в край холодной ванны. Вода окрасилась в красный цвет.
Затем я сдернул с вешалки белое полотенце, туго обмотал его вокруг лодыжки и закрепил конец булавкой, найденной в шкафчике с аптечкой. Я попытался идти, перенося тяжесть тела на левую ногу. Первый шаг был мучителен, так что я едва не согнулся от боли, но мне все же удалось, хромая, выйти из ванной и доковылять до портего. За окнами сверкала молния, над городом гремел гром, вода в канале бурлила.
В портего я остановился перед гравюрой Баттисты дель Моро «Аллегория Славы», стал внимательно рассматривать фигуру Славы, возвышающуюся над олицетворениями порока и добродетели, под которыми было начертано то самое изречение, что цитировал мне Крейс. Что он сказал? Что мне необходимо помнить что-то об этой гравюре. Я вспомнил наш первый разговор об этом произведении. Крейс тогда упомянул, что Слава отдает предпочтение порочному сатиру, а не идеалу добродетели в образе женщины. Разглядывая гравюру, я заметил, что из-под рамы, внизу, с правой стороны, что-то торчит. Это был уголок конверта. Я вытащил его и увидел на нем свое имя, написанное рукой Крейса. Внутри лежал лист белой бумаги, на котором, тоже рукой Крейса, была написана всего одна загадочная фраза:
«Если хочешь найти рукопись, сначала отыщи солнечную музу».
О чем это, черт возьми? Что за игра Крейса? Зачем ему надо было, чтобы я нашел неопубликованную книгу, которая фактически погубила его писательскую карьеру? Я вспоминал беседы, которые мы вели с ним последние несколько месяцев. Солнечная муза. Я заковылял по портего, глядя на окна, пытаясь вспомнить, как выглядит холл днем, когда его заливает свет. Эта фраза намекает, что мне следует искать какое-то конкретное место, на которое падают лучи солнца? Образ музы символизирует вдохновение, но значит ли это, что я должен найти такой уголок, где Крейс настраивался на творческий лад? Я вернулся в его спальню, прошел в его кабинет. Он лежал на полу, в неестественной позе. Это было шокирующее зрелище, меня едва не стошнило.