Обсуждение много времени не заняло. Прежде, чем луна спряталась за горизонт, все разошлись по шатрам. Грэм настаивал на том, чтобы не соваться в крепость даже для разведки, советовал просто обойти ее подальше. Пусть они потеряют несколько дней, но это будет не так опасно. Ему очень хотелось добавить, что если медейцы узнают Ива, то ли пропавшего без вести, то ли погибшего, то ли вообще дезертировавшего, неприятностей не оберешься, но он не стал. Не хотелось показывать Иву, что он знает о нем что-то помимо того, что было сказано раньше, до разговора с Вандой.
Особенно уговаривать никого не пришлось. Оге, правда, сильно интересовало, по какую сторону укреплений находятся медейские войска, но интересовало чисто теоретически. Помощи от соотечественников никто не ожидал. Иву было очень трудно и очевидно неприятно согласиться с ненавистным бродягой, но возразить ему было нечего, и он только кивнул в знак согласия. Решено было обойти крепость по левую руку так, чтобы она оставалась за пределами видимости. Терялись несколько лишних дней, но это было, по общему мнению, меньшее зло.
Ночь прошла без происшествий. Все сильно замерзли, так что утром встали озябшие и сердитые, исключая Грэма. Он вообще всю ночь глаз не сомкнул, его одолевали разные мысли, отнюдь не веселые. Он никак не мог перестать думать о разговоре, произошедшем у него с Вандой. Точнее сказать, о двух разговорах, но больше о том, что состоялся днем на холме, когда он признался девушке в своих чувствах. Или кто-то, сидящий глубоко внутри него, признался за него. До сих пор он не мог поверить в то, что такие слова сорвались у него с языка. У него, который всегда был таким сдержанным в проявлении чувств и следил за тем, что говорит.
Треть ночи он просидел на улице в полном одиночестве, уставившись в темноту. Караульный, впрочем, из него в эту ночь был никудышный: едва ли он что-нибудь заметил бы, даже если бы на лагерь напали касотцы. Потом до рассвета он маялся в шатре, растянувшись на жестком одеяле и безуспешно пытаясь уснуть. Он жгуче завидовал Оге, чье умиротворенное сопение было хорошо слышно в ночной тишине. А вот Ив, когда вернулся с дежурства и растолкал Оге, тоже, похоже, долго не мог уснуть. Но в отличие от Грэма, лежавшего неподвижно, словно мертвец, он ворочался с боку на бок и иногда шипел что-то себе под нос на медейском, так тихо, что даже Грэм со своим острым слухом не мог разобрать ни слова. Но уж конечно это не были благословения.
Утром даже добродушный Оге огрызался, а Корделия выглядела необычно угрюмой. Только Грэм не злился, а пребывал в печальной задумчивости, на что никто не обратил внимания. Всех одолевали собственные проблемы. Улучшению настроения не способствовала и погода: ближе к полудню полил дождь, холодный и премерзкий. Укрыться от пронизывающих струй ливня было негде, и компания продолжала движение в подавленном молчании. Надвинутые до самого носа капюшоны плащей не спасали, и все промокли буквально до нитки. Ванда, стуча зубами, ругалась вполголоса, причем использовала такие выражения, что на нее с изумлением поглядывали не только Оге и Ив, но и Грэм. Не ожидал он услышать от нее такие красочные выражения. Да и негоже было юной знатной девушке так выражаться. Но упрекать ее он не стал, потому что вполне разделял ее чувства. Ему самому хотелось выругаться, удерживало лишь присутствие Корделии.