Не так уж долго висела ракета, но Громов успел разглядеть того самого пса. Большой. Черный. Весь в крови. Передние лапы перебиты. Из воронки ему не выбраться. Там бы и сдох. Но рядом оказался враг, и собака нашла силы вцепиться в него мертвой хваткой.
Рукояткой пистолета Громов разжал зубы. Приставил дуло к окровавленной морде. Подумал. Достал ремешок, крепко связал пасть, накинул на грудь петлю, выбрался из воронки и потащил собаку за собой. Поначалу она пыталась вырваться, но полоса крови становилась все уже, а рывки слабее.
«Уходят последние силы, — подумал Громов. — Жалко. Тоже ведь «язык», хоть и бессловесный. И как это мы не догадались натаскать хоть какую-нибудь дворняжку?! Хорошая собака в нашем деле дорогого стоит. Такую собаку воспитывают годами. Стоп! А что, если этого фашиста передрессировать? Вот было бы дело! Только сдохнешь ты, проклятая псина. Как пить дать, сдохнешь».
Собака временами приходила в себя, слабо поскуливала, но, почуяв чужого, рычала и, как могла, сопротивлялась. Когда Громов останавливался и поводок ослабевал, собака поворачивалась мордой на запад и пыталась ползти к своим.
— Дрессировочка! — восхищался капитан.
Когда Громов свалился в траншею и втащил здоровенного пса, все так и ахнули.
— Это еще зачем?
— Что, тот самый?
— Ну и зверюга!
— Сколько, зараза, наших погубил! Пристрелить его немедленно!
— Там уж стрелять-то некуда — и так весь в дырках.
— Я найду!
— Отставить! — отрубил Громов. — Ефрейтор Мирошников, ваша работа?
— Так точно.
— Полдиска? А он дышит. И даже за рукав цапнул! Тащите в мой блиндаж, там разберемся.
Освободился Громов часа через три. По дороге из штаба заглянул в медсанбат, рассказал о своем пленнике, и вместе с хирургом они отправились в блиндаж.
— Ты смотри! — удивился Громов. — Живого места нет, а дышит. С такой собакой стоит повозиться.
— Зачем? На кой черт собака-инвалид?
— Хотя бы для потомства. Ты смотри, какой рост, какая грудь! А ноги! На таких поджарых ногах можно пробежать километров тридцать. Пес еще молодой: шерсть гладкая, шелковистая, да и зубы белые. Ему года три — не больше.
— Не болтай чепуху! — взорвался врач. — На этих поджарых ногах он догонял наших ребят, а белыми клыками одних калечил, других убивал. По-дружески прошу, пристрели — и делу конец! Да с такими ранами он не жилец, как врач говорю.
— В принципе ты, конечно, прав, — вздохнул Громов. — Но ведь… Был у меня до войны друг — соперник на ринге. Он служил в милиции проводником сыскной собаки. Кое-чему я у него научился. Ты не представляешь, что может сделать хорошо дрессированная собака! Взять хотя бы эту. Ведь какие ребята ходили за «языком», а пес их обнаруживал. Поставишь собаку на ноги, попробую передрессировать. Не удастся — можно и пристрелить.