Впрочем, судья долго не размышляет. Поворот головы направо, налево, два кивка...
- Ходатайство отклоняется. Следующий вопрос,
- Есть ли секретные сведения в записных книжках, изъятых у меня при обысках?
Эксперт мнется и говорит запинаясь:
- Ну, в них слишком мало информации, чтобы...
- Вопрос снимается как не имеющий отношения к делу, - прерывает его судья. - Вас же, Щаранский, не обвиняют в передаче на Запад ваших записных книжек!
- Э, нет! - возражаю я. - Этот вопрос имеет к делу самое прямое отношение. Вот одно из вещественных доказательств, которыми следствие пытается обосновать мою вину, - и я читаю отрывок из обвинительного заключения: "...записи, изъятые у Куниной (это Липавского и моя квартирная хозяйка) и представленные следствию Запылаевой, а также заключение экспертов о том, что часть их исполнена лично Щаранским и что они содержат секретные сведения, а также протокол осмотра от восемнадцатого января тысяча девятьсот семьдесят седьмого года, из которого усматривается, что материалы, содержащие секретные данные от отказниках, были использованы при составлении списков..."
В этих книжках, естественно, есть фамилии отказников: ведь большинство моих друзей - отказники. Но что там за информация о них? Номер телефона, адрес, иногда указание, как пройти или проехать. Следствие специально смешивает записные книжки с черновиками, которые Липавский передавал Запылаевой для перепечатки, но среди этих последних нет ни одного, написанного моим почерком! Фокус тут простой: говоря о всех бумагах в целом, КГБ утверждает, что в них содержатся секреты и что некоторые записи сделаны мной. Поэтому я настаиваю на том, чтобы эксперты однозначно определили, есть ли секреты в моих записных книжках, и в конце концов добиваюсь от них ответа: нет, - что, естественно, не помешает суду вставить эту липу в текст приговора.
Последний свидетель, допрашиваемый до перерыва, - Рябский, крупный, спортивного вида человек лет сорока. Его показания на следствии характеризовали всю нашу деятельность как борьбу с существующим в СССР строем. Рябский утверждает, что был близко знаком с десятками отказников и диссидентов, в том числе и со мной.
У меня смутное ощущение, что я его где-то видел, но где именно - у синагоги ли, у Рубина - не помню. Рябский ровным, уверенным голосом начинает давать показания, спокойно переводя взгляд с меня на судью, с судьи на прокурора, с прокурора на меня.
- Я еврей, - говорит он. - Мои родители внесли большой вклад в советский спорт. Сам я получил высшее образование и всем доволен. Но вот некоторые из моих друзей стали приглашать меня к Рубину и другим диссидентам и отказникам. Я думал, что там будут говорить о философии, об истории, но оказалось, что тот же Рубин разбирается в китайской философии, как я в китайской грамоте, - и Рябский в этом месте сделал паузу: мол, оцените шутку. - Зато на этих встречах я услышал грязную клевету на советский строй.