— И вы лично разделяли эти предательские вожделения? — уточняюще спросил следователь.
— Да. Именно поэтому Эренбург прямо поставил вопрос о моем участии в троцкистской организации, на что я дал свое согласие. Тогда же была сформулирована и главная задача нашей организации: не отчаиваться в связи с арестами и пополнять свои ряды, чтобы добиться осуществления окончательной цели, то есть свержения советской власти.
— В этом направлении вы и действовали?
— Не отрицаю, что именно я вовлек в организацию Пастернака и Олешу, а несколько позже и Лидию Сейфуллину. Ей я поручил антисоветскую обработку писательской молодежи, а Юрия Олешу мы хотели использовать для подбора кадров террористов, которые бы занимались физическим уничтожением руководителей партии и правительства. Насколько мне известно, именно с этой целью он вовлек в наши ряды ленинградского писателя Стенича и режиссера Большого драмтеатра Дикого: впоследствии оба были разоблачены и арестованы органами НКВД.
— А в чем заключалась ваша антисоветская связь с Шостаковичем и Шебалиным?
— Шостакович не раз выражал свои озлобленные настроения против советского правительства. Он мотивировал это тем, что, мол, в европейских странах его произведения очень ценят, а здесь только прорабатывают. В связи с этим он выражал намерение выехать за границу и больше в Советский Союз не возвращаться. Что касается Шебалина, то он тоже нередко выражал свои антисоветские настроения в связи с отрицательной оценкой его формалистических музыкальных произведений.
Потом пошел какой-то странный разговор о связях Мейерхольда с литовским послом Балтрушайтисом, которого он знал как писателя чуть ли не с прошлого века, о немце Хельде и литовце Михневичусе, которые стажировались в Театре Революции, о том, что к работе на английскую разведку его привлек не только Грей, но и Балтрушайтис, а потом он у себя дома познакомил двух матерых шпионов: «А то как-то неудобно, два английских шпиона — и не знакомы друг с другом».
Но самое удивительное признание Всеволод Эмильевич сделал 19 июля.
— Я скрыл от следствия одно важное обстоятельство, — многообещающе начал он.
— Какое обстоятельство? — живо среагировал лейтенант Воронин.
— Я являюсь еще и агентом японской разведки. А завербовал меня Секи Сано, который работал в моем театре в качестве режиссера-стажера с 1933 по 1937 год.
Что касается японского следа, то это чудовищнейший самооговор. Доказательства — в том же деле № 537. Известно, что в те, как, впрочем, и совсем недавние годы, ни один иностранец не оставался без внимания спецслужб. Под весьма серьезным колпаком был и Секи Сано. За ним не только наблюдали, но и составляли отчеты о его поведении в стране Советов. На основании этих отчетов была составлена справка, которую подписал офицер по фамилии Хрущев.