— Я не могу не спать ночь, я такая разбитая, Равшан проявил такие чувства, — говорила она затем уже в Клыче, куда мы прилетели не проспавшись, уже без Равшана, и стояли посреди главной площади, не зная как быть, гостиницу нам не дали. Здесь у меня уже не было никаких выступлений и никаких сопровождающих, в Сафи я отправилась просто так, быть в Казы и не заехать в Сафи! Мы вдвоем пытались устроиться в гостиницу через администраторшу, причем моя Ираида внушала ей, пока я стояла в коридоре: «КГБ, КГБ», а администраторша сразу криком ей отвечала, чтобы она вышла из служебного помещения, потому что у нее тридцать туристов не поселены.
— Не так вы действуете, — замечаю я ей, Ираиде. — Администраторы сами ничего не решают. Надо действовать через начальство.
— Я звонила начальству, там обед. Погуляемте еще, подождем.
Мы ходим по улицам холодного Клыча и на просторе обсуждаем вопрос, кто такая моя Аделина. Я ее вывожу на чистую воду, она увиливает.
— Это все какое-то темное место. Вы не работаете в журнале.
— Я нештатно. Я просто назвала вам журнал, где меня печатают больше. И все.
Так оно и есть. Пойдем дальше.
— А что у вас в КГБ? Вы сотрудница?
— Надо уметь связываться с людьми. Друг моего друга тут кэгэбэвец.
— Кэгэбэшник?
— Тут кэгэбэвец. Они меня передают из рук в руки, по местным отделениям. Из Касманда в Казы, из Казы сюда.
— Но почему КГБ?
— Я же говорю, надо уметь дружить с самыми разными людьми. У меня нет постоянной работы. Я знаю языки, язык. Я журналист еще молодой.
— Послушайте, а квартира есть у вас?
— Квартиру мы только построили, кооператив. Но маленькая, двадцать семь метров.
— Вы там одна?
— Нет, с мужем.
Покорно переносит допрос, почему — неизвестно. Никакого сопротивления.
— Ну что же, на двоих немало.
— Но ведь у людей уже книги, вещи. И потом, а если мы захотим завести бэби?
— Тогда конечно.
Она меня оставляет у здания местной газеты и возвращается, уже устроив гостиницу, правда, жалкий филиал, похожий на очень высокую конюшню. Каждое стойло на сорок метров, пахнет глиной от простыней, простыни все в мусоре и мятые.
Она спрашивает:
— Простыни-то грязные?
— Чистая, — отвечает ей старушка с ключом, горничная.
— Да грязные, видите? Смените, смените.
— После обеда, кастелян придет.
А ничего, эта царица Савская что-то хоть устраивает, хотя все это мыльный пузырь, и не буду я здесь жить, в этом номере.
Дальше мы с ней ловим попутку на Сафи. Она цепляет еще черные окуляры поверх радужных, выступает ногой на дорогу, щелкает пальцами под носом у машин.
Ноль внимания.
— Странно, — говорит она.