Али взглянул на экран. Он почувствовал, как в нем растет чувство отчаяния и гнева. Ночь была тихой. На небе не было ни русских самолетов, ни вертолетов. В последние несколько недель их было все меньше и меньше, а сейчас небо принадлежало только своим.
Вдруг без всякого предупреждения экран индикатора начал светиться. По утверждению японских инструкторов, такого произойти не могло. Сейчас же этот предательский экран светился тысячами движущихся изображений, каждое из которых должно было быть какимто вражеским самолетом. Это было невозможно, у русских осталось совсем немного. Машина просто лгала.
Почувствовав отвращение, Али встал и отвернулся от этой бесполезной чертовой штуки.
По проходу он прошел в следующий отсек, где в той же вечерней смене работали его друзья Хассан и Нафик.
— Аллах велик, — сказал Али, приветствуя друзей. — Моя машина сегодня не работает.
— Велик Аллах, — ответил Хассан. — Ты видишь, наши машины тоже не работают как надо. В наушниках слышен лишь причиняющий боль шум.
— Японцы — сволочи, — пробурчал Нафик.
Весь предыдущий день был длинным и утомительным для капитана Муравы, а ночной сон — глубоким и тяжелым. До сего времени жизнь не давала ему повода сомневаться в мудрости своих начальников. Быть японцем означало ощущать себя частью самой мощной политической и экономической силы на земле, а быть японским офицером означало быть частью военной машины, чья боеспособность, даже не действующие боевые части, а технологическая мощь посрамили великие державы прошлого столетия. Сначала они проучили в Африке Соединенные Штаты, этот слабохарактерный, потворствующий всем своим прихотям гигант. Тогда Япония, используя новейшие технологии, нанесла жестокий удар по ничего не подозревающим американцам. А сейчас наступила очередь русских, которые, возможно, окажут хоть какое-то сопротивление. Во всяком случае, быть японским офицером, особенно принадлежать к новой элите военных инженеров-специалистов в области электроники — было великолепно. Весь мир уважал тебя.
Но порой Мурава чувствовал неуверенность в себе, и это его пугало.
Он ненавидел иранцев. Он ненавидел их ложь и неряшливость, их неспособность увидеть реальность его глазами, их убеждение, что все вокруг принадлежит им по праву. Их преступная халатность в обращении с дорогим военным оборудованием сама по себе была ужасна. Но она сочеталась с полным нежеланием проводить текущий ремонт, с нежеланием этих детей пустыни выполнять даже такие несложные обязанности, как смена фильтров, улавливающих песок и пыль, и проверка уровня жидкости. Но еще хуже было их поведение. Мурава считал иранцев испорченными кровожадными детьми. Когда их дорогие игрушки ломались — почти всегда по их собственной вине, — они начинали капризничать и винить изготовителей игрушек в обмане и в надувательстве или в отсутствии мастерства. Это обвинение Мурава находил наиболее несправедливым и оскорбительным. Японская техника, предоставленная иранцам, была лучшей в мире — самой эффективной и надежной. Ею было легко управлять, ремонтировать, и нужно было нарочно плохо с ней обращаться, чтобы вывести ее из строя. Управлять же большинством боевых систем было так просто, что даже иранцы могли эффективно использовать их в бою.