Так до поры до времени решалась проблема «политических»: им давали некоторые поблажки, но их постарались упечь так далеко, как только возможно. Впрочем, это решение устраивало власти недолго: советская система не терпела исключений. В любом случае возникавшие у социалистов иллюзии быстро рассеивались: на Соловках содержалась и другая, куда более многочисленная группа заключенных. «Ступив на соловецкую землю, мы все почувствовали, что у нас начинается новая, странная жизнь, — писал один из „политических“. — Из разговоров с уголовниками мы узнали об ужасающем режиме, который ввело для них начальство…»[117].[118]
Куда более деловито и бесцеремонно, и притом очень быстро, власти заполняли главные помещения Соловецкого кремля не столь привилегированными заключенными. От нескольких сотен в 1923-м их число к 1925 году выросло до 6000.[119] Среди них были белогвардейские офицеры и сочувствующие белым, «спекулянты», дворяне, матросы, участвовавшие в Кронштадтском восстании, и обычные преступники. Этим категориям заключенных вряд ли доставался чай в фарфоровых чашках и сахар в вазочках. Точнее — кому-то доставался, кому-то нет, поскольку главным, что характеризовало жизнь в «общих» камерах СЛОН в те ранние годы, была иррацинальность и непредсказуемость с самого момента прибытия. В первый лагерный день, пишет в мемуарах бывший заключенный Борис Ширяев, партию новоприбывших «приветственной речью» встретил первый начальник Соловецкого лагеря Ногтев: «Вот, надо вам знать, что у нас здесь власть не советская (пауза, в рядах — изумление), а соловецкая! (Эта формула теперь широко растеклась по всем концлагерям). То-то! Обо всех законах надо теперь позабыть! У нас — свой закон».[120]
В последующие дни и недели большая часть заключенных на своей шкуре испытывала эту «власть соловецкую», которая была смесью преступного пренебрежения и бессистемного насилия. Условия жизни в бывших церквах и монастырских кельях были тяжелыми, и администрация ничего не делала для их улучшения. В первый вечер на Соловках, вспоминал писатель Олег Волков, ему дали место на сплошных нарах, представлявших собой длинные дощатые настилы, на которых люди лежали в ряд.[121] Едва он лег, на него набросились клопы, которые ползли по стойкам нар «сплошными вереницами, как муравьи». Он не мог спать и вышел на улицу — но «тут другой враг: тучи комаров. <…> С тоской глядел я на мирно спящих, покрытых клопами людей, завидовал им и… И не мог решиться лечь!».[122]
Тем, кого помещали вне кремля, приходилось не лучше. Формально на Соловецком архипелаге было девять отдельных лагерей, а заключенные делились на роты. Но некоторым приходилось жить прямо в лесу.