Речь идет не только о прошлом наших собственных стран. Ибо если мы по-прежнему будем отмахиваться от половины европейской истории, исказится наше представление о человечестве в целом. Каждая массовая трагедия XX века была уникальной: ГУЛАГ, холокост, армянская резня, нанкинская резня, китайская «культурная революция», камбоджийская революция, боснийские войны и многое другое. Каждое из этих событий имеет свои исторические, философские и культурные причины, каждое произошло в особых местных обстоятельствах, которые никогда не повторятся. Лишь наша способность обращаться с людьми не как с людьми, унижать их и убивать будет проявляться снова и снова. Если мы будем по-прежнему представлять себе наших соседей «врагами», наших оппонентов — «сорняками», относиться к жертвам как к зловредным существам низшего порядка, заслуживающим только лишения свободы, изгнания или смерти.
Чем ясней мы видим, как люди в различных обществах превращали соседей и сограждан в «объекты», чем точней знаем специфические обстоятельства, которые привели к каждому из периодов массовых пыток и убийств, тем лучше мы будем понимать темную сторону нашей человеческой натуры. Эта книга написана не для того, «чтобы такое больше не повторилось», если воспользоваться расхожим выражением. Эта книга написана потому, что такое почти наверняка повторится. Тоталитарные идеи были и будут чрезвычайно привлекательны для многих миллионов людей. Уничтожение «объективных врагов», о которых писала Ханна Арендт, остается целью многих диктаторских режимов. Мы должны знать, почему, — и каждый рассказ, каждые мемуары, каждый документ, относящийся к истории ГУЛАГа, — это часть объяснения, деталь головоломки. Иначе мы проснемся однажды утром и увидим, что не знаем, кто мы такие.
Хотя концлагеря в СССР исчислялись тысячами, а прошедшие через них люди — миллионами, на протяжении десятилетий точное количество жертв было известно лишь горстке чиновников. Поэтому в годы советской власти, пытаясь оценить число пострадавших, можно было только строить догадки. Сейчас об этом тоже строят догадки, но уже с привлечением некоторых архивных данных.
В период чистых догадок, начиная с 50-х годов, споры на Западе по поводу статистики репрессий, как и более общее споры об истории Советского Союза, были окрашены политическими противоречиями холодной войны. Не имея доступа к архивам, историки основывались на воспоминаниях бывших заключенных, показаниях перебежчиков, цифрах переписей населения, данных экономической статистики и даже на мелких деталях, тем или иным образом ставших известными за границей, например на количестве газет, которые были распределены среди заключенных в 1931 году.