Любовная страсть содержит в себе модель совершенного общения: оргазм, согласие партнёров в момент кульминации. Во мраке повседневного выживания это мерцающий свет качества. Живая интенсивность, специфичность, экзальтация чувств, текучесть эмоций, вкус к переменам и разнообразию, всё придаёт любовной страсти возможность вновь зажечь Старый мир страстностью. Из бесстрастного выживания может родиться лишь страсть к единой и многообразной жизни. Действия любви подытоживают и сгущают желание и реальность подобной жизни. Вселенная, которую возводят настоящие влюблённые из грёз и объятий является вселенной прозрачности: влюблённые повсюду хотят быть у себя дома.
Лучше других страстей любовь сохранила в себе дозу свободы. Творчество и игра часто бывали «облагодетельствованными» официальным представлением, зрелищным признанием, отчуждающим их, так сказать, от источника. Любовь никогда не выходила из определённого подполья, окрещённого интимностью. Её вдруг начала защищать буржуазная концепция частной жизни, изгнанной из дневного времени (зарезервированного для работы и потребления) и загнанного в тускло освещённые ночные ниши. Так она частично избегает интеграции дневной деятельностью. Того же нельзя сказать о проекте общения. Фальсификация, усиленная весом потребляемого, рискует сегодня стать простыми жестами любви.
*
Те, кто говорит об общении, в то время как существуют только вещные отношения, распространяют лишь ещё более овеществляющую ложь. Согласие, понимание, гармония… Что значат эти слова, когда я не вижу вокруг себя ничего кроме эксплуататоров и эксплуатируемых, руководителей и исполнителей, актёров и зрителей, людей, манипулируемых, подобно мякине, машинами власти?
Не то, чтобы вещи ничего не выражали. Если кто—то наделяет предмет своей собственной субъективностью, предмет становится человечным. Но в мире, в котором правит частная собственность, единственной функцией предмета является оправдание его собственника. Если моя субъективность завладевает моим окружением, если мой взгляд присваивает себе пейзаж, это может быть лишь в идеальном смысле, без материальных или юридических последствий. В перспективе власти, живые существа, идеи и вещи существуют не для моей радости, но для того, чтобы служить хозяину; для неё нет ничего реального, и всё функционирует в порядке принадлежности.
В мире, в котором фетиши правят большей частью человеческого поведения, не существует подлинного общения. Пространство между живыми существами и вещами контролируется отчуждающим посредничеством. В той мере, в какой власть становится абстрактной функцией, смешение и размножение знаков требует писцов, семантиков и мифологов, интерпретирующих её. Собственник, воспитанный так, что видит вокруг себя лишь предметы, нуждается в объективных и овеществлённых слугах. Специалисты по общению организуют ложь во благо хранителям трупов. Только субъективная истина, вооружённая историческими условиями, может сопротивляться им. Именно от непосредственного опыта следует отталкиваться, если хочешь разбить самые продвинутые точки проникновения угнетающих сил.