И, поняв с полуслова и ничуть не обидевшись, он шепчет в ее губы:
—Дэнна.
Вечером он накрывает для нее стол, и они напиваются вместе эскобарским красным, душистым и сладким. Его взгляд, полный обожания, заводит ее до потери пульса.
Поймать за руку, притянуть к себе, низким голосом скомандовать:
—Иди сюда, десерт! — и к себе на колени эту аккуратную задницу, стройные ножки.
Тяжелый… не девчонка.
Целуя его, Лэйтис нащупывает на затылке заколку, и белокурые волосы падают по обе стороны его лица, отгораживая их обоих от мира.
Мальчик постанывает, когда она ласкает языком его рот. Он даже отвечать не может — так возбужден. Для него это все внове, бог ты мой, первый девственник в ее жизни.
«Может быть, Алэ был таким же в свои четырнадцать…» — мелькает мысль, но она ее отгоняет.
Альва — прошлое, а настоящее — Дэнна. Она сама его выбрала и, похоже, не промахнулась. Теперь он ее мальчик. Он — ее, и она это знает так же точно, как то, что ее зовут Лэйтис Лизандер, и что она капитан кавалерии.
В спальню — и раздеть, сорвать эти глупые тряпки. Он смущенно опускает ресницы, стесняясь наготы, машинально пытается прикрыться, но она отводит его руку, заменяя своей. Голый он еще красивее. Раскинулся на кровати, беленький, гибкий, на щеках цветет румянец. Сбросив одежду, она раздвигает его ноги и устраивается между.
Он пытается приподняться и падает обратно на подушку, остановленный сильной ладонью Лэйтис.
—Лежать.
Ангельские крылья, какой же он чувствительный… кончиком языка по соску — вздрагивает, вздыхает, закусывает губу. Губы ниже — он выгибается навстречу. Провести мокрую дорожку по стволу, до основания и обратно, и обвить языком головку — он издает бессильный стон, и пальцы вцепляются в простыню.
Рыжий–то бесенок — дразнил, хихикал, шептал глупости, дурачился по–всякому, руки распускал. А этот — отдается, как агнец на заклание, истово, и она ловит небесный кайф от его стонов сквозь закушенные губы. Сладкая пытка, возбуждение до боли. Не могу — хочу его. Как он пахнет… нежный такой, гладкий всюду… а в паху коротенькая кудрявая шерстка, а по подушке рассыпаны белокурые волосы, что за вид, дьявольское пламя, что за вид, взять бы его сейчас, засадить до самого горла, чтоб и кричать не мог…
—Иногда я жалею, что я не мужик, — скалясь, она добавляет: — Но редко.
Развести мальчишеские острые коленки, задрать повыше. На хрена тебе, капитанша, дадены язык и пальцы? Вот ими всеми — туда, между белых трепещущих бедер. Мальчишка вскрикивает и опять зажимает себе ладонью рот. Ах ты, скромник маленький, ничего, еще будешь кричать в голос, будешь… Не сейчас, так потом… Язычком по мошонке, губами — втянуть–отпустить, лизнуть, погладить, и на каждую ласку — его сдавленный стон. И крик, когда язык касается ануса. Так тебе точно никто не делал, детка. Убойное средство. В первый раз испытано на Альве, и тому стало не до улыбок, не до распускания рук, чуть не вырубился неженка рыжий, губу себе до крови прокусил… а сладкий ее блондинчик стонет и мечется так, что приходится держать за бедра. И потом она берет его в рот, и кончики ее пальцев все еще внутри него, когда он кончает со стоном, не в силах даже кричать.