Так ничего и не решив, Он перебежал на другую сторону первым, как в гангстерских фильмах, держа улицу под прицелом, и спрятался в арке проходного двора, а следом перебежала жена, придерживая Африканца за ошейник, и улыбнулась той улыбкой, которая так нравилась ему в ней и которая была свидетельством того, что все, что случилось после выстрела, уже неважно да и не должно быть таковым, оттого что она знает это, и вспышка ее не имеет и не должна иметь никакого значения, ибо она все понимает и прощает его.
Она перебежала — и ничего не случилось. Он даже немного обрадовался. В сущности, она всегда удивляла меня, подумал Он облегченно, даже после худших размолвок — сколько бы лет ни прошло, и всегда заставляет держаться в форме. Это похоже на допинг перед гонгом или — на глоток коньяка, отличного коньяка.
Но сколько бы такое ни повторялось, мне всегда трудно угадать в ней это, потому что, сколько ты ни выходил на ринг или ни пил коньяк, это всегда сохраняет свой вкус и каждый раз вкус новый и к нему невозможно привыкнуть, и я рад этому. Я всегда знаю, еще подумал Он, что она никогда не изменится, иначе она не была бы сама собой.
— Знаешь что… — сказал Он, повернувшись, — ты просто… просто…
— Что просто? — спросила она, улыбаясь объяснению мужа в любви.
— Просто…
— Ну что, просто?
— Просто, и все! — сказал Он.
И она засмеялась.
— Ты так ничего и не решил?
— Мы сейчас уедем отсюда, — сказал Он. — Сядем в машину и уедем.
— Туда, где снег? — спросила она.
— Да, — сказал Он. — Мы будем ходить на лыжах и пить горячее вино.
— Но вначале я хочу пожить на островах.
— Мы возьмем любой катер и отправимся на любой остров. Там полно грибов.
— Как здорово! — воскликнула она.
Неужели когда-нибудь нам наскучит такая жизнь, подумал Он.
— Я хочу туда, где совсем маленькие деревья и комары.
— Я тебе это обещаю, — великодушно сказал Он.
— С-с-с… — произнесла она, прижав палец к губам, — слышишь? — и замерла.
Африканец остановился и посмотрел вверх на влажные крыши.
— Слышишь? — спросила она еще раз.
И тогда Он различил слабое жужжание — настолько слабое, что оно едва пробивалось в настоявшейся тишине смолистого воздуха, разбавленного редкими криками чаек на пристани, где они селились плотной колонией, ссорившихся ворон в соседнем проулке, шелесте и цоканье перебегающей по веткам кедра белки.
Машина, решил Он, и не более чем в двух километрах.
— Бежим! — крикнул Он.
И они, свернув за угол, вбежали во двор двухэтажного дома, где у них в гараже стояла машина; и она, прижавшись к стене, пока Он возился со створками ворот, произнесла: