«Как же они изобразят казнь?» — гадал я и, наверное, не я один. — «Обмажут голого актёра клеем, а поверх — пчёлами?» Ничего близкого! Трудности только подстегнули творческую фантазию Войтека. Волобужа привязали к столбу рукавами смирительной рубахи, которую натянули поверх его собственной. Нестерпимо вступила музыка: высокий зудящий тон, от которого, заметил я, кое-кто из присутствующих задёргался, а то и заскрёб кожу. Гайдуки, стеснившись с четырёх сторон вокруг столба, вскинули руки. Так вот зачем закатное освещение! В алом последнем свете загорались перемешанной с кровью желтизной — блёстки не блёстки, не знаю, чего в эту смесь насовали — но Волобужа облепило смертельной сыпью с головы до ног. Зудящее звуковое сопровождение перекрылось воплями Волобужа. Он орал так, что виден был дрожащий язычок в глубине нёба, он корчился, а потом резко уронил голову на грудь и обвис.
— Переписывание истории, — каркнул среди воцарившейся тишины Ковальский. На него зашипели. Гайдуки отвязывали марионеточно-обвисшего Волобужа от столба.
В эту секунду сквозь сцену пронеслось что-то белое, размахивая крыльями-руками. Сцена насквозь просматривалось, однако откуда возникло это белое и куда девалось, никто не уследил. Оно существовало краткий миг и только в движении.
Зрители зааплодировали.
— Высший класс!
— Вот это спецэффекты!
Солнце закатилось, но до темноты, подобающей привидениям, стоило выждать минут пятнадцать, которые Войтек щедро отрезал на антракт. Зрительская масса обменивалась впечатлениями, а мы с Турчаками и Ковальским пошли поздравить режиссёра.
Впрочем, на поздравления Ковальского глупо было рассчитывать.
— Творите новую легенду! — ворчал он. — Вот как примется всё население Вильчи, по примеру Волобужа, варить снадобья и творить заклинания, посмотрим, что из этого выйдет…
Укоризненный взор Ядвиги, которую переполняла гордость за талантливое детище, его не остановил. Он даже пожал плечами: разве могут помешать личные связи, когда речь идёт об истине!
— Войтек, — спросил Павел Турчак, робея выдать свою неосведомлённость в искусстве, — а как ты добился, чтобы у тебя на сцене летало это белое?
— Да, в общем, никак… а вы тоже это видели?
— Все видели. Войтек, ты гений!
Войтек не выглядел гением. Его нижняя губа выражала слюняво-деревенское недоумение и, кажется, испуг. Но тут его позвали актёры. Пора готовить выход призрака. Большой выход!
За пятнадцать минут сумерки стали отчётливее. На полдороге между сценой и лестницей дома терзался в круге софитного света Юзеф Жош-Лещницкий, то уступая угрызениям совести, то напоминая себе, что казнил всего-навсего бродячего холопа… Внутри замаскированных травой колонок зародилась заунывная мелодия. Тема призрака. Гнилушечный фосфоресцирующий луч сконцентрировался на сцене…