— Что?
— Пониже того участка штольни, где блеснуло мне золото, на стене пустая порода образовала замысловатый узор наподобие мерзкой сморщенной рожицы. И, как только я ударил кайлом по стене, рожица ожила, задвигалась, и ее обладатель живенько выскочил и стал передо мной на коротких отвратительных ножках. Он был одет, как рудокоп, только его короткий плащ с капюшоном сшит был не из ткани, а отлит из мягкого железа и светился ярче масляного фонаря.
«Уходи отсюда, человек! — потребовал он. — Ты случайно наткнулся на ход, ведущий в сокровищницу короля гномов. Неисчислимые бедствия суждены тому из наземных, кто вступит в ее пределы!»
И при этом размахивал крошечным молоточком… Видит Бог, Трина, я не испугался его молоточка — он не мог бы им причинить серьезного вреда взрослому мужчине моего роста; но было в его мелкости и быстрых движениях что-то столь гадкое, что я шарахнулся, как от змеи. Скорее от неожиданности, чем с целью убить его, я занес над его головой кайло — он впрыгнул обратно в стену и пропал.
— О чем здесь печалиться, муженек! — фыркнула Трина. — Ты же сам сказал, что это создание мало и ничтожно — разве оно способно исполнить свои угрозы?
— Да, легко тебе болтать! Если бы ты только видела его сморщенную, точно пустой кошель, физиономию, широкий глумливый рот и крохотные глазки…
Трина обвела взглядом внутренность дома, где не хватало даже того, что повседневно необходимо, а из предметов, которые не приносят пользы, но украшают жизнь, не было совсем ничего, спавших под одним драным одеялом худых и бледненьких детей, и застонала:
— Я вижу! Вижу, что если ты откажешься от работы, нам придется идти по миру!
— Не надрывай мне сердце, Трина! Разве я отказался? Завтра на рассвете я пойду в штольню и буду разрабатывать жилу, насколько ее достанет. Но не проси, чтобы при этом я был весел. Потому что на душе у меня неспокойно.
Жила, которую счастье или злосчастье подарило Францу, принесла изрядное количество унций золота. Хозяин был доволен и даже выплатил Францу и его семье кое-что на бедность. На эти деньги Трина с гордостью приодела детей и мужа и купила себе красивую шаль. Однако, возвращаясь из горы, Франц с каждым разом становился все мрачнее, хотя это казалось почти невозможно.
— Я то и дело замечаю мерзкого гнома! То он строит мне рожи из пустой породы, то его сверкающие глазки подмигивают среди крупиц золота… Поутру ноги отказываются нести меня внутрь горы — и все-таки я иду! Настанет ли этому конец? И если да, то чем это кончится?
Трина плакала, обнимая мужа, но потом начинала просить, прижимая руки к слабой груди, в которой что-то клокотало и всхлипывало: