«Милый, помни, не забудь!»
«У каждой любви, значит, свой конец», — мысленно ответил то ли песне, то ли собственному горю Степан.
Он смотрел, не отрываясь, в чистое лицо Насти. Красота ее стала какой-то строгой, волнующей, чужой. В движениях рослой, статной фигуры, в больших серых глазах чувствовалась непонятная решимость…
Настя тоже нашла Степана другим, необычным. Он еще сильнее раздался в плечах и возмужал. Узнав белую, вышитую ею рубашку, Настя потупилась, часто, напряженно дыша.
Они стояли разбитые, опустошенные. Стояли молча. Никакие слова не могли изменить случившегося.
— Дивный узор, — с язвинкой улыбнулся Степан, заметив Настино внимание к рубашке. — Девичья грамота. Не всякий прочтет. Рука вышивала, сердце подсказывало… Иной чудак носит, гордится, а всего — одна насмешка.
Он высказал это грубо, безжалостно, и сразу ему стало мучительно больно, что с первых же слов обидел Настю.
Пересилив себя, Степан заговорил о постороннем. Он казался спокойным.
— Знавал я человека, Настя, питерского рабочего… Из плена бежали вместе, — рассказывал он вполголоса. — Вот был мастер вышивать!
— Мужик? — недоверчиво спросила Настя, и ровный грудной голос ее смягчил общую неловкость.
— Он литейщик. — Степан оживился, раскурил трубку. — Покалечило его в молодости на заводе… Ну и пришлось целый год в больнице лежать, пока кости в ноге срастались. Тут к нему и повадилась мать-старуха… Придет, сядет рядом на койку и шмыгает по канве иголкой, а он смотрит. Вот и научился. Жена потом ничего уж не покупала… Скажет: «Иван, скатерку бы новую на стол…» И получает отличную скатерку.
Настя слушала внимательно и строго, точно вся цель их встречи заключалась в этом разговоре.
— Стебелькой вышивать не мудрено, — сказала она упрямясь. — А тонкую работу одни женщины умеют.
— Стебелька для него — пустое дело. Он брался вышивать украинские рубахи в крестик, исполнял работу гладью, филейную…
— Да откуда ты все знаешь? — удивилась Настя.
Степан отвел в сторону взгляд.
— От друга, которого я потерял на границе… От Ивана Быстрова.
— Быстрое? Постой, Степан, да ведь Быстров у нас в городе военным комиссаром! — Настя говорила убежденно, стараясь рассеять у Жердева всякое сомнение. — Право, это он самый! Он расспрашивал Ефима о тебе…
Она вздрогнула при имени мужа и умолкла.
И словно в доказательство того непоправимого, что так осторожно обходилось в разговоре, из-за соседнего плетня показался Ефим.
Сын Бритяка подошел, держа руку на кобуре маузера. Несомненно, он следил за женой. Бледным пятном выделялось в сумеречной синеве его лицо, искривленное не то улыбкой, не то злобой.