– Проведена трепанация черепа, удалена гематома вместе с костными осколками. Состояние очень тяжелое. Если в ближайшее время оно станет стабильно тяжелым, будем считать это маленьким улучшением. Ко мне не приставать! Если что – сразу скажу.
Нинель в этой ситуации чувствовала себя просто прекрасно: она напрочь лишилась памяти и никак не могла понять, кто такие вообще окружающие ее люди. Правда, ей часто досаждал следователь, убежденный в том, что Нинка выкинула законного мужа из окна, поскольку после регистрации брака неожиданно поняла, что жестоко ошиблась. Не хотелось терять женскую свободу. Этому выводу Нинка в какой-то степени способствовала сама. Уставившись своими большущими глазищами на следователя, она, смущенно улыбаясь, поясняла, что никогда не была замужем, и знать не знает никакого Андрея. Впрочем, также не хотела признавать и родную дочь, и Тамару Васильевну. «Слава Богу, – причитала последняя, – Барсик этого не знает!» Еще бы! Его бедное сердце под слоем плотного, как железобетон, жира не перенесло бы равнодушного взгляда Нинели. Следователю такое поведение Нинки не нравилось. Он считал, что женщина ломает комедию. Положение осложнилось тем, что в случае смерти Андрея Нинка автоматически становилась наследницей его имущества, оцененного в баснословную сумму, включая коттедж, построенный им под Москвой, и старенький домишко под Коломной. Как бы то ни было, но Нинкино поведение заставило следователя выпустить ее из следственного изолятора и направить в институт Сербского для проведения судебно-психиатрической экспертизы. Там она обрела долгожданный покой и понимание. Врачи ей верили и не хамили. Было просто непонятно, почему она помимо памяти вдруг лишилась и дара речи.
Тамара Васильевна и Лека не вылезали из Москвы. Оскорбленный невниманием и заброшенностью со стороны хозяев, Барсик перебрался к нам. Первое время шли дикие разборки с Элькой, решившей, что иждивенец посягает не только на ее территорию, но и на котят. Отчим им был не нужен. Вот как раз на это звание Барсик не посягал. На котят ему было глубоко наплевать. Элькины дикие вопли, соединенные с попытками ободрать его как липку, волновали котяру мало, если волновали вообще. Падал там, где стоял, вальяжно разваливался и лениво наблюдал за возмущенной кошкой. Та, поплевавшись и пошипев для приличия положенное время, уходила к котятам, постепенно смиряясь с новым жильцом. А он научился есть сухой «Вискас» и ловить мышей. Как для себя, так и для Эльки. Тем не менее время от времени она напоминала ему, кто в доме хозяин.