— В таком случае речь вполне могла бы идти о вас или обо мне!
После такого ответа Бартоломео делла Рокка слегка улыбнулся, затем ответил:
— Нет, господин Харви, я уверен, что вы не Эдип.
— Почему вы так в этом убеждены?
— Видите ли, так случилось, что год назад я встретился прямо здесь, в галерее Уффици, с таинственным человеком, который скрывается под этим псевдонимом. Я, вероятно, единственный, кому удалось пережить это свидание, ведь как вы можете отметить, я пока еще в здравом уме.
— Расскажите об этой встрече.
— Хорошо, но не в общественном месте. Пойдемте лучше ко мне в библиотеку. Я живу в двух шагах отсюда, в старинном дворце, окна которого выходят на площадь Сеньори.
Когда пальцы Бартоломео делла Рокка сжали позолоченную дверную ручку двери в библиотеку, он предупредил своего гостя:
— То, что вы сейчас увидите, является плодом многих жизней, целиком и полностью посвященных страсти к книгам.
Затем он зашел в комнату, как верующий входит в святое место.
— О ком вы говорите? — спросил Томас Харви, который увидел зал с потолком из резного дерева и полом, покрытым римской мозаикой.
— О моих предках, которые веками, из поколения в поколение передавали страсть к древним манускриптам, редким изданиям, необычным произведениям и ценным переплетам. Я и сам посвятил жизнь розыску старинных книг в замках и монастырях по всему миру.
Рассказывая, старик приблизился к ящику из толстого стекла. Установленный на нем датчик показывал температуру и влажность воздуха.
— Смотрите, здесь у меня хранятся свитки папируса, найденные в Фивах. Они содержат тексты эпохи пятой династии. А там лежат византийские сочинения на пурпурном пергаменте.
Затем, сделав несколько шагов вдоль книжных полок, он с осторожностью взял в руки средневековый манускрипт.
— Посмотрите… Порой ночью, когда не спится, я беру эти страницы в руки и закрываю глаза. И тогда я угадываю дыхание того, кто когда-то писал эти строки в холоде аббатства. Мне даже кажется иногда, что я слышу, как скрипит гусиное перо монаха-писаря в тишине скрипториума.[18]
Томас Харви пробежал глазами страницы, которые хозяин вложил ему в руки. Он сразу же ощутил особый запах, исходящий от пергаментных листов, и долго оценивал качество чернил.
— В состав черной краски входит чернильный орешек, — сказал он, — а основа для красного цвета буквиц — киноварь.[19]
— Примите мои поздравления! Вижу, вы знаете в этом толк.
— Да, моя история странно напоминает вашу. Когда во второй половине XIX века в Нью-Йорке зародилась торговля редкими книгами, члены моей семьи были среди первых, кто этим заинтересовался. Я помню рассказы своего дедушки, который, будучи еще ребенком, впервые обнаружил книжный магазин Уильяма Гованса. Несколько сотен тысяч старинных произведений громоздились в огромном зале без окон — а никакого электричества в то время не было. Оказавшись внутри, он в вытянутой руке держал керосиновую лампу, освещая путь отцу, моему прадеду, который, спотыкаясь об упавшие на пол книги, часами пытался отыскать стоящее произведение. Потом эта страсть передавалась из поколения в поколение, чтобы перейти ко мне. Однако средства, которыми располагала моя семья, никогда не позволяли ей приобретать такие дорогие экземпляры, как ваши.