Он снова надвинул на голову капюшон, позволяя размеренной поступи лошади укачивать себя, и принялся думать о путешествии, которое привело его в это графство. Вот уже две недели, как он покинул Париж. В первые дни природа еще была окрашена в багряно-красный цвет, и он шел по глинистым дорогам, окаймленным поросшими травой склонами. Затем хриплый шум ветров ранней зимы засвистел в ушах, а дорога стала длинной снежной полосой, края которой он с трудом различал.
Время года было неподходящим для такого путешествия, однако, получив послание от своего бывшего учителя философии, он сразу же, не колеблясь, отправился в Англию. С наступлением темноты ему удавалось найти ночлег на чердаках, устроенных над конюшнями, которые согревались лишь дыханием лошадей, или на монастырских подворьях.
Когда гостеприимные братья спрашивали у путника, как его зовут и куда он направляется, он, скрестив пальцы на кубке с обжигающим глинтвейном, отвечал только, что зовут его Жан Парижский, а движется он к месту слияния Темзы и Черуэлл, в город Оксфорд.
Когда однажды вечером у него спросили, не идет ли он в новый университет, он предпочел промолчать и уехать с восходом солнца, не произнеся больше ни слова. Что он мог сказать? Он и сам ничего не знал о причинах своего путешествия. Около пятнадцати лет его бывший учитель гнил в темнице главного францисканца Жерома д'Асколи. Все это время Жан ничего о нем не слышал, вплоть до того самого дня, когда получил письмо с известием о его освобождении. Будучи при смерти, учитель просил ученика как можно скорее приехать к нему в Англию.
Хриплые крики, идущие сверху, внезапно вырвали Жана Парижского из задумчивости. Вздрогнув, он понял, что черные тени, слегка касавшиеся его лица, были изможденными, тощими воронами, летевшими, вероятно, в город — они не могли прокормиться в замерзших деревнях. В тот же момент всадник различил в низких облаках очертания колокольни. По мере того, как он приближался, контуры Оксфорда начинали вырисовываться сквозь завесу тумана. Вскоре он увидел дым, который поднимался от покрытых снегом крыш. Шагая вдоль низких стен из серого гранита, он смог различить первые силуэты жителей города. У ворот Оксфорда, рядом с кучей замерзшего навоза, опершись на костыли и спрятав лица под широкими капюшонами, нищие окликали прохожих. Копыта его лошади, под которыми в течение долгого времени хрустел только наст сельской местности, теперь стучали по мостовым первых улочек. Темнело.
С высоты этажей жители короткое мгновение наблюдали за всадником, прежде чем закрыть ставни. Иногда окна открывались, и из них выглядывали лишь руки, опрокидывающие горшок с мочой.