И боится на дядю Сережу взглянуть. На милом лице его скорбь непомерную увидишь. И видит на полу вытертом, давно-давно крашеном, безголовое уже тело Горыныча, чуть копошащееся. А тот опять рубит. А Горыныч - то Россия, родина, русский народ святой, в веках предначертанная миссия.
Издалека слышит Антон Сережино:
- Кончил?
- Мог бы и раньше кончить.
То лохматый, уже лениво-презрительно.
И, союзник побежденного, боязливо прислушивался Антон к тихому голосу Сережиному, к береговому шепоту, отзвуку глубинно-далекой бури. И победоносцем зачарованный долго не слышал, не понимал Сережиного:
- ...и потому ты, Григорий, еще не прав, потому не прав, что в тебе злоба. Если впустим в себя злобу, справедливую или несправедливую - все равно, то какой же спор тогда! Конечно, Россию по боку. Конечно, лучшая страна та, где жить легче. Вот я сейчас про злобу. Про справедливую злобу неправда. Нет такой. Ну, человеки мы все. Ну, крупица злобы пусть зародится. Но пусть и потонет в большой любви. А без любви нельзя отстоять никакого положения. Разве что дважды два. А таких истин у нас с тобой много.
- А тебе фетиш нужен?
- Подожди. Без любви, говорю, нет спора. Для того есть весы и таблицы. Без любви нельзя ни красоты видеть, ни истории предугадывать.
- Скажи: пророчествовать.
- Или пророчествовать. Это не смешно. Люблю и верю. Потому пророчу народу слез, народу мук несказанных, народу терпение, необычное развитие и конечную победу.
- Люблю и верю. Без троицы дом не строится. И надеюсь? Так?
- Я не буду говорить с тобой о последовательности этих понятий.
И строго посмотрел на лохматого Григория.
- Но скажу тебе... Слушай: когда нужна будет новая правда изверившейся Европе, она повернется к Востоку. И нас спросит...
- А когда России нужна будет новая правда, она повернется к африканским лесам и спросит обезьян. Ведь так?
Приближались голоса. И вот вошли в комнатку и Дорочка, и Яша. Здоровались с Яшей эти двое. Плыла издалека бабушка.
- Да, кстати, и до свидания. Пора нам с Антошей.
И не видя себя в дыму чужой битвы, жал руку лохматого Григория Антоша и жал руку дяди Сережи, любимого.
И потом уж, в прихожей прощаясь с Дорочкой, вспомнил, как она люба ему.
- Опоздали мы с тобой, Антоша. За стол садятся.
То Яша на часы, отца подарок, смотрит.
- Разве?
- Вот и разве. Глупый город: извозчики не там, где их надо.
- Припустим. А?
- За церковь зайдем - побежим. Только, чур, в ногу бежать. Поманежному. Исподволь. Ну, теперь можно. Левой! Раз-два. Раз-два. Руки ближе. Раз-два.
У дома тише. Смеющиеся, румяные, Татьяну Ивановну спрашивали: