От того, что рядом с ней сидел ее шут и смеялся, сверкал своими ясными глазами — снова живой, радостный, открытый… Настоящий гайсы…
В степном наряде Патрик смотрелся так необычно и славно. И когда его попросили тоже сыграть или спеть, неожиданно засмущался, но потом все-таки взял чей-то тарес и осторожно тронул струны.
— Я когда-то играл на таком, — признался он. Длинные тонкие пальцы скользнули по ладам… Шут прикрыл глаза и тихо запел. И жители становища, собравшиеся в этот вечер, чтобы поглазеть на чужеземцев, разом притихли. Перестали стучать ложки, даже две старухи, без конца бранившие друг друга, умолкли и заслушались. А Элея просто примерзла к своему месту, хотя в шатре было вовсе не холодно.
Никогда прежде она не слышала ни этой мелодии, ни слов… То была песня бродячего акробата, который полюбил королеву. Не особенно длинная, но исполненная такой тоски и страсти, что Элея вдруг посмотрела на своего шута совсем, совсем другими глазами…
Белыми будут дороги стелиться,
Снежными лентами обещаний.
Тают любимые в памяти лица,
Только твой образ мне путь освещает…
Что моя жизнь без него? Лишь осколки
Смысла дышать… Разбитое блюдце…
Но до тебя на пути этом скользком
Мне никогда не дано дотянуться…
"Где он взял эти слова? — думала она, опустив полыхающее лицо в ладони. — Не мог ведь сложить их сам… Или мог?.." — все это было невыносимо странно. даже страшно. Волнующе до замирания сердца, до невозможности вдохнуть…
Неужели правда?
Правда?!
Да нет… Конечно же, нет… Ей просто очень хочется так думать, вот и все…
Когда песня кончилась, какое-то время в шатре было совсем тихо, а потом Пат ударил по струнам, лихо вскрикнул и завел совсем иные куплеты — веселые, задорные и такие смешные, что даже ничего не разумеющие дергиты заухмылялись. Каждую фразу шут сопровождал уморительными гримасами, которые были бы понятны и глухому.
— Кайза, — разобрала Элея слова одной из старух, той самой, что жалела теплых вещей, — мнится мне, ты не колдуна нашел, а обычного гайсы.
Шаман лишь усмехнулся и ничего не ответил.
Когда пришло время ложиться спать, старик-хозяин отделил для Элеи часть тэна точно такой же занавесью, какая была в шатре у Кайзы.
— Это женская половина, — объяснил ей шаман в ответ на вопрос везде ли так. — В каждом тэне есть место, куда мужчины стараются не заходить. Там всегда особая энергия. Если кто-то сильно болен, его кладут именно в этой части тэна — чтобы скорее набрался сил. Хозяйка уходит спать на женскую половину, когда она совсем беременна. Или в дни женской немочи. Там же спят и дети, как подрастут.