Все мысли Элеи теперь были заняты предстоящим плаванием, она почти ничего вокруг не замечала, охваченная предвкушением этого пути. И весьма удивилась, когда однажды утром вдруг обнаружила под дверью опочивальни дядюшкин «подарок». Тьеро действительно сидел у самого порога, прижимая к груди свою лютню. Едва лишь принцесса шагнула в коридор, как менестрель грохнулся на колени и воскликнул в отчаянии:
— Ваше Высочество! Умоляю, пощадите меня!
Элея оторопело уставилась на него, пытаясь понять к чему этот спектакль. Видят боги, Патрику подобные выступления удавались лучше… Но Тьеро не отступил, даже увидев смятение и неприязнь в глазах принцессы. Только сильнее сжал пальцы на грифе своей красивой лютни и заговорил так быстро, словно был уверен — его сейчас просто оттолкнут и пройдут мимо:
— Я знаю, что немил вам, — жарко говорил музыкант, — но, пожалуйста, скажите отчего? Прошу вас, позвольте мне искупить мою вину, в чем бы она ни крылась! — он был такой нелепый… напомаженные волосы, модный зеленый дублет, лакированные туфельки… Слишком ухоженный, слишком любезный. Ну как объяснить этому соловью, что он всем хорош, только… не для нее…
— Довольно, — Элея тряхнула ладонью, веля менестрелю встать. С досадой посмотрела, как он медленно, пряча полные отчаяния глаза, встает с колен и… вдруг поперхнулась заготовленной колкостью. Вдруг увидела себя со стороны — жестокую, бессердечную, ледяную статую в человеческом обличье.
"Когда я стала такой? Когда я перестала видеть чужую боль, заблудившись в своей собственной?"
Она протянула руку и взяла менестреля за плечо.
— Тьеро… — он вздрогнул, впервые услышав из ее уст свое имя. — Ты прекрасный музыкант. Я никогда не слышала, чтобы на лютне играли так… так виртуозно. И поешь ты замечательно. Просто… я не люблю музыки, — это была ложь, но она слетела с языка почти без труда. — Раньше любила, а потом… Потом много всего случилось. Ты и сам знаешь. С тех пор мне милей тишина. И одиночество, — последнее было правдой. И проверкой для этого человека. Элея должна была понять, насколько он в самом деле может быть верным, насколько способен молчать об услышанном.
Менестрель вздохнул. Конечно, что еще ему оставалось…
— Ваше Высочество… — он замялся. — А правда, вы покидаете Брингалин?
Элея усмехнулась. Этот замок, как и любой другой, полнили слухи.
— Правда, Тьеро, — и улыбнувшись ему, направилась прямиком к отцу, чтобы узнать, как продвигаются сборы.
Она и сама не смогла бы точно объяснить, почему ей было так важно оказаться на этом корабле, уплывающем на поиски надежды. Сказать по чести, Элея устала… Устала от бесконечного ожидания: нет ничего хуже, чем события, слова и мысли, которые повторяются изо дня в день. Ей хотелось сбежать, просто сбежать от всего. От негодующего расстроенного отца, от обманувшей ее наставницы и даже от Патрика, существующего в своем бесконечном нигде. Но главным образом — от необходимости каждый день смотреть на море и искать у горизонта парус. И не видеть ничего, кроме этого сулящего надежду паруса, который долгое время будет существовать лишь в воображении…