Танкисты зашевелились, поднимаясь со стульев и лавок.
— Надеюсь, всем вам, товарищи командиры, не следует напоминать об ответственности за сохранение военной тайны? — заметил полковник.
— Да, Пошкус, — вспомнил случайно услышанную фамилию Кочергин, — верно, начальник штаба корпуса?
Иван неуверенно кивнул.
— Ну, ни пуха ни пера! — пожал Пошкус руку каждому. — Вы, товарищ Бережнов, задержитесь. А вы, товарищи, свободны!
Лейтенанты откозыряли и повернулись к выходу.
— Подождите у машины, — бросил им вслед Бережнов.
* * *
Когда убранные фитили лампы изредко выбрасывали красноватые язычки пламени, кружевные накидки с широкой, резного дерева, постели, скомканные и в поспешности небрежно брошенные на табурет, вспыхивали гигантским букетом каких-то непонятных, сказочных цветов. Потрескивала рядом рубленая, бревенчатая стена, да сверчок за печью изредка пел свои трели. Кочергин жадно вслушивался в мягкий бормоток Насти, а она, обдавая его лицо жарким своим дыханием, бессвязно выплескивала накопившееся, будто торопясь сбросить ношу, давящую, непосильную, которую и донести-то, не уронив, не чаяла. Сбивчиво рассказывала то о пришедшей «летось» из-под Вязьмы похоронке на мужа, которого и полюбить-то не успела: свадьба была осенью сорокового, а у него уже повестка, попрощались тут же; то об одиночестве, особенно остро ощутимом на шумных бабьих посиделках в долгие зимние вечера, то о привольном их казачьем крае, о Коланской — большой станице на Среднем Дону, где она родилась и откуда ее сосватали в Немки. Даже прозвище к ней пристало — Коланочка. Потом заговорила о Немковском лесе, породившем целые созвездия солдатских могил. Горестно и удивленно.
— Лес наш, добрый Немковский лес. Пощадил он тебя, Егор! — певучим голосом продолжала она. — Нет такого боле в Обданье! Ягод там летом, травы гарны на полянах! — тянула его Настя, обжигая телом.
— У-ух! Страшные эти поляны, Настя… Сколько людей там скошено, как та трава…
— Боюсь я! И ты головушку сложишь. Жалковала тебя, как долго нет, все в окошко смотрю, не идешь ли, — всхлипнув, внезапно смочила ему щеку обильными слезами. Торопливо прижала голову, поцеловала.
— Ждала, значит? Да успокойся ты! Ну чего?.. А поначалу пряталась.
— Эх, Егор, Егор! Не ведаешь ты бабьей души. Я сразу тебя приметила. И капитана твоего поэтому переселила.
— Зачем «переселила»?
— Да чтоб вольготнее мне с тобой было, Егорушка! — жадно впилась она в его губы, больно придавив затылок полными сильными руками. — Где капитан-то твой? Хозяйка гутарит, не видать его чтой-то давно.