Наконец-то все решено и окончательно улажено. Но возвращаться домой в Эчезар уже поздно. По бродяжей привычке они наугад выбирают деревушку для ночлега, например Сицарри, на границе с Испанией, где они уже не раз бывали по своим контрабандным делам и куда они и направляются с наступлением вечера. Повозка катится по знакомым пиренейским тропинкам, одиноко петляющим под густой сенью осыпающихся дубов в обрамлении бархатистого мха и порыжевших папоротников, то спускаясь в овраги, где бурлят горные реки, то вскарабкиваясь на возвышенности, откуда видны вздымающиеся со всех сторон потемневшие горные вершины.
Сначала холодный ветер ледяными порывами хлещет лицо и грудь. Но вдруг откуда-то долетают волны удивительно теплого, напоенного ароматами цветов воздуха; южный, почти африканский ветер на мгновение вновь возвращает иллюзию лета. И какое тогда наслаждение мчаться вперед, разрезая этот внезапно потеплевший воздух под звон колокольчиков лошадей, которые в предчувствии ночного пристанища в бешеной скачке преодолевают крутые подъемы.
Сицарри – это деревня контрабандистов, расположенная у самой границы. Подозрительного вида облезлый трактир, где комнаты для постояльцев, по обыкновению, расположены прямо над хлевом и грязными конюшнями. Аррошкоа и Рамунчо здесь старые знакомые, и, пока для них разводят в очаге огонь, они сидят у старинного окна с каменными переплетами, откуда видны церковь и площадь для игры в лапту, глядя, как затихает дневная суета в этом отрезанном от мира местечке.
На этой торжественной площади дети обучаются национальной игре; серьезно и увлеченно эти уже довольно сильные ребята ударяют мячом о стену, а один из них нараспев, с интонациями заправского судьи считает очки на таинственном языке своих предков. Стоящие вокруг выбеленные известью дома с покривившимися стенами и выступающими стропилами смотрят своими красными и зелеными ставнями на юных игроков, которые с кошачьей ловкостью бегают и прыгают в сгущающихся сумерках. Запряженные волами дребезжащие телеги, груженные дровами, ветками утесника и сухими папоротниками, возвращаются с полей…
Спускается вечер, неся с собой умиротворение и печальный холод. Затем раздается звон колокола, сзывающего к вечерне, и вся деревня затихает, благоговейно погруженная в молитву.
И тогда тревожные мысли о будущем снова овладевают Рамунчо, он чувствует себя здесь пленником, и, как всегда с наступлением ночи, в душе его оживает все та же тоска по чему-то неведомому. При мысли, что он на свете один, без опоры и поддержки, что Грациоза принадлежит к иному кругу и, возможно, он никогда не сможет назвать ее своей, у него мучительно сжимается сердце.