.
"Мюнхаузен" и сделался жертвой подобных кликуш.
Впрочем, дело не только в педологах. Среди моих сказок не было ни одной, которой не запрещала бы в те давние годы та или иная инстанция, пекущаяся о литературном просвещении детей.
Сказка "Мойдодыр", например, была осуждена Главсоцвосом за то, что в ней я будто бы оскорбил... трубочистов. С этим приговором вполне согласилась обширная группа тогдашних писателей, в числе двадцати девяти (!) человек, которая так и заявила в "Литературной газете" в "Открытом письме М.Горькому":
"Нельзя давать детям заучивать наизусть:
А нечистым трубочистам
Стыд и срам, стыд и срам!
и в то же время внедрять в их сознание, что работа трубочиста так же важна и почетна, как и всякая другая".
С "Крокодилом" обошлись еще проще: возвестили публично (в газетах и на многолюдных собраниях), будто я изобразил в этой сказке - что бы вы думали? - мятеж генерала Корнилова. То обстоятельство, что "Крокодил" написан годом раньше, чем был поднят мятеж, не отменило этой неправдоподобной легенды.
Запрещение "Крокодила" в 1928 году вызвало протест ленинградских писателей и ученых. В моем архиве сохранилась бумага, обращенная к педагогической Комиссии ГУСа (Государственного ученого совета). Среди подписавших протест - Алексей Толстой, Константин Федин, Юрий Тынянов, С.Маршак, Михаил Зощенко, Ник.Тихонов, Лидия Сейфуллина, Вячеслав Шишков, академики Евгений Тарле, Сергей Ольденбург, шлиссельбуржец Николай Александрович Морозов и многие другие. Под влиянием этого протеста было дано разрешение "издать книгу небольшим тиражом", но через несколько месяцев разрешение было взято назад, несмотря даже на вмешательство Горького. А люди, подписавшие эту бумагу, были названы "группой Чуковского".
Впрочем, "Крокодил" был счастливчиком по сравнению с "Мухой цокотухой", от которой не раз и не два спасали советских детей.
Раньше всего на том основании, что Муха (по остроумной догадке все той же Комиссии ГУСа) - "переодетая принцесса", а Комар - "переодетый принц".
В другой раз - за то, что в нее "было протаскано" мною такое двустишие:
А жуки рогатые,
Мужики богатые,
а это, по мнению Комиссии, свидетельствует, что я выражаю сочувствие кулацким элементам деревни.
В третий раз злополучная "Муха" подверглась осуждению за то, что она будто бы подрывает веру детей в торжество коллектива...
Конечно, я счастлив, что в настоящее время я могу благодушно смеяться над такими шедеврами критической мысли. А тогда, признаться, было совсем не до смеха.
Точно так же не вызвало во мне особенной радости такое официальное письмо, которое я получил от заведующей детской секции ленинградского Госиздата: