Ты встаешь и уходишь, из комнаты, из мотеля, из Чикаго, и ты слышишь, как кто-то из оставшихся спрашивает о цене второго сеанса. Но нет такой цены, или тебе ее не уплатить: у тебя есть только четвертаки, и у тебя всегда будет она: без имени, без лица. Груда мяса.
Ты каждую неделю возвращаешься в Страну замочных скважин — первый месяц, потом два-три раза в неделю, теперь каждый день ты встаешь из-за стола и проходишь несколько коротких кварталов к этому крохотному форпосту, последнему из ему подобных в этом городе, и меняешь доллары на четвертаки и находишь дорогу в кабину, чаще всего в эту, счастливую кабину N7, и сидишь в темноте и смотришь в окно видеоэкрана и видишь голых женщин и мужчин, ты видишь, как они входят в раж, совокупляются, и в этом ничего нет для тебя, совсем ничего, только вытянутое лицо Делакорта отражается в стекле и смотрит на тебя.
Когда ролик кончится, Делакорт встанет со скамьи и вернется в офис, поправляя узел галстука, готовый сесть за стол, отвечать на телефонные звонки и как следует поработать над своей сводкой. Но ты — ты один, и хотя ты ждешь и смотришь, но нет ничего, что можно увидеть.
Когда купленное на последний четвертак время кончается голубой заставкой — и ничего, ты прислоняешься лбом к экрану, ощущая, как его свет и тепло сменяются чернотой. Твои глаза, прикованные к исчезнувшей картинке, смотрят в темноту с мольбой. Но выхода нет.
Ты сидишь в кабине N7 и смотришь на верный экран, ожидая, чтобы зашевелилась тень, чтобы она вышла из темноты в свет и никогда больше не нашла темноты. Тебе становится понятно, как сильно хочешь ты заплакать, понять и почувствовать, как рождаются слезы, но конечно, как всегда, вместо тебя плачет твой член.
Ты вынимаешь из кармана пачку салфеток, вытираешь красную распухшую головку, потом руки. Перед тем как встать, готовый выйти обратно в мир, ты выпускаешь салфетки из рук на пол, где жизнь, которая была у тебя внутри, стекает в щель холодного бетона.