- Шо, вой, не видал настоящих баб? Слюни то подбери, ишь как воззрился на стать мою. Ну, упрашивать будешь, авось сломаюсь, слабость бабскую тебе покажу… Вон за теми кустами, уж больно по нраву ты мне, остальные то как то мелковаты, окромя кузнеца, вестимо, что с тобой явился. Но что-то он на мои чары не падок, али вида не подает, один ты такие пламенные взгляды бросаешь, что томно в груди становится… - и Ефросинья гулко расхохоталась, проходя мимо, отчего все ее, надо сказать, выдающиеся в некоторых нужных местах телеса мягко запрыгали. Вместе с бревном, которое непринужденно лежало в процессе беседы на ее женском плече.
- Вот так вот, - сказал себе Михалыч, почесывая густую щетину, - значится настоящих женщин ты не видел… А ведь симпатичная бабенка… хм… если ее конечно немножко пропорционально уменьшить.
Вот такой вой иного полу загородил тропу с другой стороны. Справедливости ради надо признать, что в помощь ей он отрядил себя. Антип же ушел чуть ранее вниз по течению с обязательством довести противника до этого места. С Тимкой же пришлось повозиться. Он никак не хотел придавать своему лицу страдальческое, плаксивое выражение. Сначала егерь пытался этого добиться командным голосом, потом перешел на угрозы переодеть его в девичье платье, затем просто попросил и серьезно сказал, что от его спектакля зависят жизни тех людей, что его сейчас окружают. Тимка попросил минуту на раздумье и явился переодевшимся и преобразившемся в бедную сиротку, махнувшись не глядя одежкой с одним из вестников, оставленных в качестве связных с железным болотом. Одобрительно кивнув, Михалыч наказал ему сразу отступать в лес после первого выстрела, а сам пошел выбирать угол стрельбы, который позволит нанести наибольшее поражение противнику при стрельбе мелкой дробью по глазам. Да, подло, зато справедливо.
***
Послав оба выстрела дроби в скопление глаз и лиц, Михалыч торопливо переломил ружье и зарядил картечью. Тут же зашуршали еловые ветки, пропуская падающие вниз бревна. Это Ефросинья, перерезав одним махом удерживающие их веревки с помощью выданного Любимом длинного заточенного лезвия, запустила маховик сокрушающего падения. Однако чуть ранее, отпущенное с противоположного берега оттянутое бревно, уже прошлось по первым рядам сгрудившихся воев, которым как раз не досталось дроби в широко распахнутые глаза. Одним концом оно вскользь задело предводителя отряда, все еще стоящего на коленях, а другим сокрушительно ударило по ногам трех буртасов, в кашу ломая коленные чашечки и голени. Упавшие торцом бревна тоже нашли своих жертв, в большинстве своем уже не обращавших внимание на происходящее вокруг, и с воем держащихся руками за окровавленные лица, которым пришедшие удары просто принесли избавление. "Еще шесть, нет… семь", - молча считал егерь, наблюдая за одним из таких молотов, веревка которого зацепилась за сук, и тот раскачивался вдоль тропы, калеча еще живых и добивая еще не мертвых. Вдоль всей тропы уже щелкали тетивы, отпуская в полет стрелы, впивающиеся в теплые тела людей, стволы деревьев, и ломающиеся о холодные стальные доспехи, слышался топот и рев приближающихся мастеровых. Трое буртасов бросились в подлесок, пытаясь спастись от царившей вокруг смерти, но, запутавшись в капроновой сетке, повалились наземь. Не медля, Михалыч по очереди разрядил оба ствола в пытающихся подняться воев и тут же встретился взглядом с третьим, натягивающим лук в его сторону. К счастью, егерь даже не успел напугаться, не то что спрятаться или подумать о своем бренном проходящем существовании, как лучник упал с коротким болтом в глазу.