— Доктор Фелтринелли, директор Каза ди Рипозо. — Он пожал ей руку и вежливо осведомился: — Вы дружите с синьором?
Стефани покачала головой.
— К сожалению, нет. Я дружу с его другом. Мне надо передать ему подарок.
— Понятно. Я очень рад вашему приезду! К синьору Губерову не часто приходят гости, знаете ли. — Он добавил с теплотой в голосе: — Я сам провожу вас к нему в комнату.
— Почему? — спросила Стефани и виновато добавила: — Может быть, он болен?
— Нет-нет, — уверил ее директор, когда они, выйдя из гостиной, направились к лестнице. — Болен — это слишком сильно сказано. Здоровье синьора Губерова в целом очень неплохое. Конечно, артрит прогрессирует… — Он вздохнул и красноречиво развел руками. — В этом возрасте люди здоровее не становятся, не так ли?
Стефани кивнула.
— Жаль, что артрит перешел на руки.
— Да, это трагедия! У него божий дар. Впрочем, здесь все испытали на себе, что значит возраст. Он пагубно сказался на талантах, но не на настроении, к счастью. Вы только послушайте!
С этими словами доктор Фелтринелли остановился и наклонил голову, прислушиваясь. Стефани сделала то же самое.
Звучал тенор. Вскоре его заглушило мощное сопрано.
Поединок голосовых связок был в разгаре. Чем громче пела она, тем больше старался он. Чем выше взлетало сопрано, тем напряженнее и сильнее вел свою партию тенор.
А потом откуда-то раздались звуки фортепиано — журчащие, танцующие, вихрящиеся.
Доктор Фелтринелли улыбнулся.
— Превосходно! — прошептал он.
— Да, — тихо согласилась Стефани, — превосходно. И это всегда так?
— Всегда, — ответил доктор. Он перестал прислушиваться и снова пошел вперед. — Музыка — сам дух, сущность этого дома. — Он засмеялся. — Да. Наш Каза ди Рипозо — музыкальная клумба для осенних, увядающих цветов. — Он понизил голос. — Большинство из них, конечно, не были знаменитостями, пели в хоре. Но не дай Бог им это сказать.
Их каблуки стучали по мозаичному полу второго этажа. Справа шел длинный ряд окон, слева — двери в комнаты.
Несколько дверей были открыты. Комнаты, не очень опрятные, были заставлены символами прошедшей жизни, сокровищами, дорогими и любимыми, несущими на себе отблеск прожитых лет. Это не были комнаты дома отдыха, это были комнаты дома.
— Знаете ли вы, — продолжал доктор, — что Верди настолько любили и почитали, что, когда он, умирающий, лежал у себя в гостинице на виа Манзони, люди застелили соломой мостовую под его окнами, чтобы его не беспокоил шум проезжающих экипажей.
— Поразительно!
Едва Стефани успела произнести эти слова, как они остановились перед одной из дверей.