Всю обратную дорогу Лидия Евгеньевна прорыдала, уткнувшись в ворот своего пушистого, промокшего от дождя свитера. Леонидов немного успокоился, он знал, что слезы — это уже реакция на шок, хуже, когда человек застывает в своем горе и на происходящее не реагирует. Когда они приехали, Алексей помог женщине подняться в квартиру. Там по-прежнему стояла тишина. В этой квартире всегда тщательно заворачивали краны, заклеивали на зиму окна и экономили электроэнергию. Глядя на отполированную мебель и вещи, лежащие на отведенных им постоянных местах, Леонидов понял причину активного протеста выросшей здесь девушки. Из года в год придерживаясь подобных правил, нельзя было не захотеть хоть раз внести хаос в этот запланированный мирок, бросить ему в лицо не принятые здесь слова и как следует тряхануть, чтобы вылезло все тщательно прибранное и запрятанное.
Леонидов помог Лидии Евгеньевне снять плащ, провел на кухню. Высокие потолки в квартире не давали ни тепла, ни уюта. Здесь все было безжизненно, здесь просто поддерживали наведенный раз и навсегда порядок.
— Ваш муж еще на работе? — спросил Леонидов, стараясь завязать разговор и немного отвлечь женщину.
— Да. — Она всхлипнула.
— Может, позвонить ему или старшей дочери?
— Уже восемь, он сейчас придет. Лиза тоже, наверное, в дороге. Они с мужем возвращаются поздно.
— Вам нехорошо? Чайник поставить?
— Я сама. — Она побрела к плите.
Алексей увидел, как упала крышка чайника, загремели разбитые банки, но вмешиваться не стал. «Пусть двигается. Может, попросить ее приготовить ужин? Это ее отвлечет. Хотя, конечно, от мысли о еде тошнить начинает. Тяжелый день», — подумал Алексей.
— Лидия Евгеньевна, давайте сделаем бутерброды. Ваш муж сейчас с работы придет, хоть чаю попьем, — попытался он выдать что-то бодрое.
— Да-да, я сейчас. — Она опять зашевелилась, как машина, настраивая шестеренки пальцев на привычные движения.
Леонидов не мог уйти. Во-первых, боялся оставить ее одну, во-вторых, должен был отыскать хоть маленькую зацепочку, которая помогла бы в поисках.
— Извините, Лидия Евгеньевна, но я вынужден расспрашивать о вчерашнем вечере. Мы должны найти этого человека. Вы меня понимаете?
— Моя девочка! Как я ее вчера ругала! Зачем я ее ругала? Я сказала, что лучше бы она умерла. Вы понимаете? Я мать. Я пожелала смерти своей дочери. Поэтому она и умерла. Я убийца. Меня Бог наказал. Я его всю жизнь отрицала, а он меня наказал. У меня была такая красивая девочка. Она родилась с таким рыжим пухом на голове, глаза у нее были темные, пальчики маленькие, а на щечке родинка. Она даже не плакала — пищала. Я ничего не сохранила: ни пряди детских волос, ни одного молочного зубика. Ее тетрадки собирала и сдавала в макулатуру, когда они заканчивались, — не любила, когда в доме скапливался лишний мусор. А девочку мою всегда оставляла на Лизу. У меня тогда" была работа, всю жизнь только работа.