У двери, рядом с выходом, положили наиболее тяжелых. Лежавший рядом с Заикиным по другую сторону столба что-то еле слышно бормотал через бинты, которыми были плотно укутаны его голова, шея, грудь.
В темноте, когда в вагон прорывался блеклый лунный свет, на его груди поблескивало несколько орденов и медалей. Нельзя было определить его возраст. По глубоко запавшим глазам и заостренному носу можно было понять, что организм уже исчерпал весь свой запас сил и теперь истекают последние минуты его жизни. Лишь один раз, когда поезд, не снижая скорости, прогромыхал по множеству стрелок, бедняга простонал еле слышно, как бы боясь потревожить других:
— Сестричка, сестричка…
Никакой сестрички в вагоне не было.
Через какое-то время послышалось характерное горловое клокотание. На этом все и утихло.
Поезд пошел быстрее. Часто даже по стрелкам проносился вихрем, без снижения скорости, а у раненых возникал один и тот же вопрос: «Где же тот госпиталь? Говорили, что до него всего сотни полторы километров, а тут отмахали и ночь и полдня, а его все нет». Лишь когда на улице совсем стемнело, поезд сбавил ход и тихо подошел к высокой бревенчатой платформе. Началась разгрузка.
Рядом у каких-то развалин толкались женщины. Между ними резвились ребятишки. Заикин позвал одного мальчугана:
— Эй ты, рыжик! Поди сюда! — К нему подбежал босоногий, с веснушчатым лицом, вихрастый мальчуган.
— Как зовут? — спросил Заикин.
— Меня? Васька.
— Тезки, значит?
Мальчишка лизнул языком верхнюю губу.
— В школу ходишь?
— А то как же? Школа наша вон, — мальчик кивнул назад. — Только там госпиталь… А мы в библиотеке.
— Что это за станция?
— Э-э-э. Зачем тебе?
— Как зачем? Хочу знать.
— А ты кто? Может, шпион?
— Какой же шпион? Видишь, раненый.
— А может, ты так только, — присматриваясь к пустому рукаву, неуверенно протянул мальчишка.
От домиков послышался хриплый старушечий голос:
— Васька, окаянный! Ходь домой!
Мальчик убежал, а Заикин в ожидании машины опустился на брошенное под ограду толстое дуплистое бревно. Прислонившись спиной к забору, стал вспоминать о родных краях, о доме. Перед глазами появилась мать. Она выглядела сильной, полной жизни, такой, какой осталась в его памяти с детских лет, с той счастливой поры, когда и отец и мать были молодыми, а он, шустрый мальчишка, — их радостью и утехой.