— В штаб пошлешь? — спросил замполит.
— Сию минуту. Вот только…
— Тогда пусть прихватят и мое, — попросил Климов и как-то враз дописал: «Был он ранен, а затем и контужен. Теперь чувствует себя лучше. Очень просит из полка не отправлять. Считаю, что просьбу следует удовлетворить. Выходим полковника своими силами».
Уложив листок в конверт, поспешно заклеил его.
— На, отдай, а я еще раз сбегаю в медпункт, посмотрю, как себя чувствует Лаптев. Говорят, пока нетранспортабельный. Потерял много крови.
Майор ушел. А Великий, не поднимая головы, что-то ругнулся и, сдвинув фуражку на затылок так, что на глаза упали пряди волос, чертыхаясь, исправлял на свой лад принесенное на подпись боевое донесение. Он так торопился, что некоторое время никак не реагировал на протянутую телефонистом трубку. Наконец сердито отмахнулся:
— Все переговорено. Кто там еще морочит голову?
Связист не отставал. Поглядывая то на подполковника, то на трубку, он подступил вплотную.
— Шумят, товарищ подполковник…
— Ну и назойлив ты, братец! — недовольно отозвался подполковник, отрываясь от бумаг, а когда взял трубку, то понял, что у телефона сам генерал Булатов.
— Слушаю вас, товарищ двадцать первый! — быстро сменил он тон. — Да, да. Все готово. Выступаем.
Бросив солдату трубку, Великий упрекнул:
— Должен знать начальство по голосу.
— Так говорил-то я с телефонисткой.
— Хватит! — оборвал его подполковник. — Все у вас девки в голове.
Великий не мог допустить мысли, чтобы ударить в грязь лицом перед комдивом, дивизионными штабниками, да и своим командиром. Он был уверен, что полк Дремова при любых обстоятельствах выполнит задачу не хуже других.
Поспешно поднявшись из-за импровизированного стола, подполковник с такой силой ударился головой о потолок, что, казалось, зашевелился накатник. За потный воротник посыпалась земля.
— Ух ты, черт! — выругался он, поправляя фуражку, а оказавшись на улице, быстро оглянулся вокруг, посмотрел на небо, неожиданно звездное после такого пасмурного, дождливого дня. Воздух стал чист, прозрачен. Вокруг слышались тихие команды, приглушенные выкрики. По скрипу повозок и шуршанию солдатских сапог нетрудно было понять, что полк начал выдвижение на маршрут…
За все время службы в госпитале, вплоть до разгрома немцев на Курской дуге, Анна Павловна и думать не могла о свободном времени. Теперь же, когда поток раненых несколько уменьшился, она нет-нет да и уходила ночевать в свою комнату в городе.
…Стоял теплый августовский вечер. Дома Анна Павловна случайно увидела себя в небольшом, вмазанном в стенку зеркале. В первое мгновение она ужаснулась: на нее смотрело бледное, усталое лицо уже немолодой женщины. Но больше всего ее поразили губы — они были плотно сомкнуты в твердую линию. Горе, которое она носила в себе все последние годы, изматывало нервы, опустошало сердце.