Она вновь подбежала к мужчине и, привстав на цыпочки, чтобы дотянуться до его лица, крепко поцеловала в губы.
— Теперь ступай, возлюбленный. Ступай, пока не рассвело, чтобы гурджийцы не смогли разглядеть твоего лица. Послезавтра я вновь буду ждать тебя.
— Это время мне покажется вечностью. — С такими словами мужчина развернулся и исчез во тьме, бесшумным шагом удаляясь от покоев Таммузы. Синий плащ дворцового стражника, наброшенный на его мощные плечи, во мраке стал серым, — да и сам ночной гость вскоре слился с тенями и исчез, словно его и не было.
Из прекрасных, темно-синих глаз принцессы Таммузы, смотревшей ему вслед, скатилась единственная слезинка, прозрачная и сверкающая, словно звезда.
* * *
Ночь была жаркой и душной, липнущей к коже, как влажная ткань. Впрочем, точно такая же, как и накануне… и два дня назад.
Конан, опираясь на тяжелую парадную алебарду, свободной рукой потер усталые глаза и широко зевнул.
— Как вы это терпите, Хаджиб? — Его напарник-часовой оторвал глаза от рукояти кинжала, резьбу которой рассматривал с таким увлечением, словно ничего интереснее никогда в жизни не видел, и перевел взгляд на киммерийца.
— Это потому что ты с севера, парень. Сколько ни встречал северян, никто из них не может привыкнуть терпеть нашу жару, даже если проживут здесь много лет. — Он помолчал, задумавшись. — Полагаю, для этого здесь надо родиться. — Он коротко хохотнул. — Должно быть, если бы Эрлик занес меня в твои суровые края, я не, протянул бы там и трех дней. Говорят, у вас случаются такие сильные ветры зимой, что могут у человека мясо сорвать с костей…
Киммериец пожал плечами. Сейчас за дуновение такого ветерка он отдал бы половину того, что получал на службе у эссаирского эмира. Но увы, вот уже который день из пустыни дул лишь жаркий, несущий пыль и песок хевас, — ветер, который тут называли еще «гневом Тарима».
— Я подскажу тебе лучшее средство от этой жары, — продолжал между тем Хаджиб. Был он смуглокожий и горбоносый, с аккуратно подстриженной черной бородкой, на манер туранцев, и такой же малорослый. Чтобы взглянуть дюжему северянину в лицо, ему приходилось запрокидывать голову.
— Лучшее средство — точно тебе говорю! — промочить горло в кабаке папаши Иссейна, а затем завалиться к девочкам на Шелковой улице… — На лице его расплылась широкая счастливая улыбка. — Что скажешь?
Конан задумался. Обычно предложение выпить вина и повеселиться с разбитными доступными девицами никогда не давало ему повода к подобной задумчивости, — ибо ответ тут мог быть только один. Но в эту проклятую жару вся жизнь в городе замирала спустя пару часов после рассвета, когда солнце начинало палить во всю мощь, и вновь возобновлялась уже ближе к закату, — а свой вечер он уже обещал эмиру Дауду.