Впрочем, вопросы высокой политики мало интересовали простого стражника. Куда больше Хаджиб был озабочен тем, что его собственная сестра, Миртаз, вступает в женский возраст, и семейству нужно готовиться принимать сватов и собирать девице приданое…
Слушая всю эту болтовню, Конан лишь рассеянно кивал. Ему, человеку бессемейному и не обремененному никакими близкими отношениями, все это казалось далеким и малоинтересным. Он не мог даже вообразить себе, со всем пылом и нетерпением юноши, которому едва минуло двадцать пять зим, — с какой стати люди взваливают на себя такую ношу, что заставляет их отказаться от вольных странствий и осесть на одном месте, погрузиться в унылую тоску рутинной жизни, обречь себя до самой смерти ходить по одним и тем же улицам, видеть вокруг одни и те же лица… Сам он от такого существования зачах бы в считанные дни, точно дикий зверь, запертый в клетке…
— Я перекати-поле, — вновь повторил он Хаджибу. — Где есть возможность подзаработать, где нужен крепкий меч и рука, уверенно держащая его, — туда я и иду. Был гладиатором в Халоге, промышлял в Заморе… теперь вот нанялся в гвардию Илдиза. — Он задумчиво поскреб подбородок. — Поглядим, что из этого выйдет. Не могу сказать, что мне по душе тянуть солдатскую лямку. Слишком много начальников вокруг, и каждый норовит указать, что тебе делать и как. Если найду себе занятие получше — сразу брошу это дело!
— Ну, у нас в Эссаире все же не то, что в гвардии у Илдиза, — резонно заметил дворцовый стражник. — И сам эмир тебя привечает…
В этих словах не было слышно ни зависти, ни подковырки, и потому Конан лишь безразлично пожал в ответ плечами. Эссаирский правитель был ему по душе: крепкий вояка, чьи боевые подвиги, правда, остались в далеком прошлом… Но эмир сохранил честь и достоинство, подобающие солдату, не обрюзг, не разленился, предавшись роскоши, и за это северянин уважал его.
Кроме того, эссаирских гвардейцев не донимали бессмысленной казарменной муштрой, и отношения между начальниками и солдатами в войске были хоть и строгими, но скорее отеческими, так что понятным становилось желание Конана задержаться в этих местах подольше. Хотя рана его давно уже зажила, он пока и не заговаривал о возвращении в Аграпур.
Однако когда он поделился этими своими мыслями с напарником, тот широко ухмыльнулся и как-то двусмысленно хохотнул.
— А только ли в этом дело, приятель? Уж не некие ли черные глазки, так страстно глядящие на тебя, тому виной?… И не алые ли губки, что улыбаются так призывно?…
Конан не сразу понял, о ком говорит Хаджиб, но когда смысл слов стражника дошел до него, северянин нахмурил брови.